Охотник на лис
Шрифт:
Во время моих первых схваток во Франции я как-то вышел против западногерманского борца Райнера Трика, который на Олимпийских играх 1984 года занял четвертое место. Я выигрывал, и он нырнул мне в ноги. Я применил рычаговый захват. Этим приемом я на Олимпийских играх сломал Решиту Карабаджаку руку. Я не причинил Трику никакого вреда, но рефери, должно быть, не понравился мой прием, поскольку до конца схватки оставалось около десяти секунд, и мне вынесли предупреждение за ее затягивание.
В результате этого поражения я оказался в такой ситуации, когда в финал я мог пройти только в том случае, если туширую или выиграю с «сухим» счетом у Владимира Модосяна из Советского Союза,
Я вышел из зала, чтобы ни с кем там не встречаться, кто-то из съемочной группы Джона также вышел и протянул мне пиво. Я никогда не употреблял алкоголь во время соревнований, но в тот раз я выпил это пиво. Я считал, что это уже не имело никакого значения, поскольку стоило только Модосяну в схватке со мной заработать хотя бы один балл – и для меня чемпионат был бы завершен.
Ко мне подошел Брюс Баумгартнер.
– Ты сможешь сделать это, – сказал он.
– Нет, не смогу, – ответил я.
– Ах да! – сказал Брюс. – Я и забыл о силе действия внушения от обратного.
Первый период схватки с Модосяном окончился нулевым счетом. Во втором периоде я провел сваливание, удерживал его внизу около минуты и повел в счете – 1:0. Этот балл оказался единственным в схватке. Я не мог поверить, что победил Модосяна с «сухим» счетом.
Я уже во второй раз встречался с Наневым в финале чемпионата мира и победил его со счетом 2:1. Таким образом, я стал двукратным чемпионом мира. Ли Кемп трижды выигрывал чемпионаты мира в период с 1978 по 1982 год, и с учетом моего титула двукратного чемпиона мира и моего олимпийского золота я приблизился к нему по этим званиям среди американских спортсменов. За наши достижения мы даже попали в «Книгу рекордов Гиннесса».
После победы на чемпионате мира надо было проходить тест на наркотики. Те, кто проводил тест, сказали, что я мог выпить пиво, воду или содовую, если это поможет мне собрать мочу для пробы. Я попросил пива. Когда пришел Ли Джа-сик, чемпион из Северной Кореи в категории до 48 килограммов, чтобы сдать свой тест, он также попросил пиво. Мы хлестали пиво, забив на все вокруг.
Никто из нас не имел ни малейшего понятия, о чем говорит его собеседник на своем родном языке, но это не мешало нам безудержно смеяться. Когда проводившие допинг-контроль поинтересовались, готовы ли мы мочиться в баночку, мы оба ответили «нет», чтобы попить еще пива. Мне уже сильно хотелось отлить, но я не собирался отказываться от бесплатного пива. Наконец, я уже больше не мог терпеть. Я заполнил три баночки, обоссав себе руку, и пролил первую баночку на одного из проводивших тест. Хорошо еще, что оставались в запасе две другие баночки.
Сразу после того как мы вернулись с чемпионата мира, Джон захотел сделать рекламный плакат команды «Фокскэтчер» со мной, первым американцем – двукратным чемпионом мира по вольной борьбе и победителем Олимпийских игр. Я, как первый чемпион мира из спортсменов команды «Фокскэтчер», должен был бы стать ее лицом. Джон хотел разослать этот рекламный плакат во все университетские спортивные центры страны как доказательство того, что его команда занимает ведущие позиции в борцовском сообществе и что с ней следует считаться. Я принял участие в фотосессии, изображая, будто бы только что выиграл титул: на мне было красно-белое с желтой окантовкой трико команды «Фокскэтчер», меня обмазали маслом, чтобы казалось, что я весь взмок, голова опущена, указательный и средний пальцы подняты вверх в знак победы, на фоне большого американского флага.
Прямо под моими красными борцовками, на одной из белых полос флага, в других местах заглавными буквами красовалось:
Дюпон ставил мой успех себе в заслугу и в то же время пытался сломать мою карьеру.
Глава 13
Любой ценой
Джон Дюпон был коллекционером. Когда он был моложе, он собирал морские ракушки, птиц и птичьи яйца и хранил их наверху в своем особняке. Это была особенная коллекция: он ездил на Филиппины, Самоа, на острова Фиджи и в Австралию, в другие страны мира, где собрал сотни тысяч ракушек и более сорока тысяч экземпляров птиц.
Однажды он взял меня показать свою коллекцию в Делавэрском музее естественной истории, основание которого он финансировал. Когда отец Дюпона умер в 1965 году, Джон получил от него в наследство, как сообщалось, от 50 до 80 миллионов долларов. На эти деньги он смог осуществить свои давние планы по созданию музея, открывшегося в 1972 году, в котором он разместил свою коллекцию.
Оказавшись там вместе с Джоном, я испытал противоречивые чувства.
С одной стороны, мне стало несколько не по себе, поскольку музей был заполнен мертвыми птицами. Он собрал всех этих птиц, набил из них чучела, все чучела промаркировал и разместил на хранение. С другой стороны, мне стало не по себе, потому что эта коллекция, очевидно, был существенной частью его жизни. Это музей был одним из самых сокровенных мест Джона, и хотя, как я понимал, его основным мотивом было произвести на меня впечатление, я оценил то, что Джон приоткрыл частичку самого себя, которая раньше была от меня скрыта.
Я был скорее опечален, чем впечатлен. Эта поездка в музей позволила заглянуть в душу Джона, которой, судя по всему, была чужда любовь к окружающим, доброта и щедрость. Нет, его душа, по всей видимости, была темна, мала и вся как-то скособочена.
На свете существовало много того, чего я не мог приобрести за деньги, но я в своей жизни узнал, что деньги не требуются для того, чтобы обрести уверенность в себе, счастье, преданность, дружбу… и любовь. У Дюпона ничего этого не было. У него были деньги, чтобы купить практически любую материальную вещь, которую бы он только захотел. Однако, несмотря на все его усилия, ему не удалось получить то, к чему он больше всего стремился. И, пытаясь этого добиться, он потерпел моральное фиаско.
Для меня было весьма символично то, что все существа в музее у Дюпона были мертвы и превращены в чучела. У него не было необходимости кормить их, ухаживать за ними. Ему требовалось лишь собрать их. Он убил их, завладел ими, получил возможность поступать с ними по своему усмотрению и развесил их по стенам для того, чтобы другие могли полюбоваться на них.
Теперь же, как я осознал, он коллекционировал борцов. Мы были его новыми трофеями. Мы стали для него тем, с чем он мог бы, пользуясь родительскими деньгами, поступать по своему усмотрению. И забавляться с нами было интересней, чем с ракушками или птицами, поскольку мы представляли собой предметы коллекционирования, которыми он мог манипулировать. Того, кто не желал стать экспонатом его коллекции и быть повешенным на стенку, он был готов уничтожить.