Охотник
Шрифт:
Потом мы с Константином вышли и долго звали Майю. Это было смешно, мы переглядывались и улыбались: два мужика стоят у вагончика и орут из всех сил, зовут девушку, которая гуляет по тундре. Майя отошла далеко, наверное, собирая редкие, растущие поодиночке цветочки. Она иногда наклонялась, и ветер не давал долететь до нее нашим крикам.
— Вот и в Москве так, — сказал Константин, — только вывезешь девушку на природу, она сразу начинает бродить кругами, будто что ищет.
Наконец Майя оглянулась и помахала рукой.
Маленький букетик — он бы провалился в кружку — Майя положила прямо на стол и достала из рюкзака темную
— Подождали бы, — улыбалась Майя и подхватывалась к печке, где уже шипела на сковородке оленина.
Я смотрел на букетик и думал о том, что вот так, как эти цветы, собиралась из подробностей нескольких дней эта минута. “Как спокойно Константин взял в себя и растворил все мои выдумки, — думал я, встречаясь с ним взглядом, — и мало ли что он ожидал от этой охоты, но вот сидим здесь уютно, как близкие давно люди, и Константин ведет нас куда-то за собой”.
— Как меняется все со временем, — сказал я, почему-то кивнув на печку, — раньше охотники оставляли после себя дрова, еду, соль, а сейчас, наоборот, убирать за ними надо.
Константин улыбнулся:
— Раньше и сахар слаще был.
— А по-моему, — быстро заговорила Майя, — и раньше разные люди были, и сейчас. Вот Костю, например, я могу совершенно ясно представить в то время, когда здесь на собаках ездили, — таким добрым и сильным охотником.
Константин посмотрел на меня — мол, что тут скажешь на этот лепет?
А я понял вдруг, что эти слова Майи — ее первое, осторожное признание Косте. И при мне ей было легче так сказать. Как бы невзначай, в разговоре, при свидетеле. Она и смутилась, заметно покраснела.
Самое время мне было выйти, покурить. За мной вышел и Константин:
— Чего ты вышмыгнул? Или смотришь — опять хорошее место нашел?
Я улыбнулся:
— А ты чего такой невеселый?
— Да какой-то день непонятный. С утра. Еду и считаю: сколько же сезонов я сюда приезжаю? Как будто завязывать с этим решил.
— А разве сможешь?
— Не знаю. Слушай, а я ведь думал, что Майка к тебе подбивается. Ничего не пойму. Какая-то она — как ребенок. Намучаюсь я с ней — точно это чувствую.
— Так ты ж сам хотел…
Константин бросил окурок:
— Да ничего я не хотел. Хотел одно, а получилось другое. Не вовремя все. Никогда о своей жизни не думал, не вспоминал, а тут… И эта Майка. Раньше бы ее и не заметил. Тут бы с собой разобраться.
Странно было слышать от него эти слова. Я увидел, что Константин изменился за один день. Мне даже показалось, что мы с ним поменялись местами, или, по крайней мере, он стал похож на меня больше, чем я на него. А может, я опять “придумываю”? Каждый человек — сам по себе.
Мы вернулись в вагончик. “Все мысль да мысль! Художник бедный слова…” — подумалось мне, как только я представил, что будем сейчас разговаривать, наверное, шутить, а я совсем не хочу говорить. Мне хотелось молчать и думать о Константине, о себе, о Майе — обо всем, что в мыслях оставалось живее и понятнее, чем в сказанных словах.
Но странно — нам всем было хорошо молчать. Каждый думал о своем. Понемногу пили, ели, улыбались слегка, если встречались взглядами. Потом улеглись спать. Мне не спалось, и через какое-то время, пробормотав, что
Утром я проснулся от холода. Вылез из кабины. На крылечке стоял Константин и крутил у виска пальцем. Красноречивый жест. Мы пошли умываться к дальней, чистой луже.
— Молодец, оставил нас вдвоем, — зло сказал Константин, — всю ночь пришлось сказки рассказывать. Чтоб заснула. А ты что подумал?
— Ничего, — ответил я, улыбаясь. — Ты меня совсем за дурака держишь.
Мы вернулись. Майя поставила чайник и пыталась разжечь печку.
— Вот, погасла почему-то, — радостно сообщила она Константину и вышла, стесняясь своего заспанного вида.
У нас тоже ничего не получилось: видно, в печке кончилась солярка. В маленьких сенях стояла другая, ржавая печка — я взял спички и подошел к ней. Константин сказал:
— Я ее посмотрю. А ты принеси из вездехода канистру.
Я вышел. И запомнил навсегда все звуки, которые раздавались в эти мгновения за моей спиной. Несколько шагов Константина за мной — до сеней. Звяканье чугунных колец, которые он снимал со старой печки. Чирк спички. И упругий, громкий взрыв, будто лопнул огромный воздушный шар.
Меня толкнуло к вездеходу. Оглядываясь, я увидел, как падает дверь вагончика, из проема рвутся багрово-черные клубы пламени. На мгновение я увидел на полу сапоги, обращенные ко мне подошвами — почему они лежат? — мелькнула мысль, и я понял, что взрывом Константина отбросило внутрь вагончика. Между нами бушевало пламя — я вскочил на крыльцо и сразу отпрыгнул назад. Как я потом жалел об этих потерянных секундах! Ноги Константина шевелились — он пытался перевернуться на живот — но я видел только ноги. Натянув бушлат на голову, я нырнул пониже — туда, где огонь только начинался, — и дотянулся до ног. Я боялся их отпустить — так горячо было рукам. Бушлат сползал с головы, я почувствовал, что у меня есть только мгновение — повторения его не будет. Повернувшись спиной к огню, я изо всех сил потащил Константина. Я чувствовал, как его тело скользнуло по мокрому — и упало позади меня с крыльца. Он горел весь — извиваясь и обхватывая голову руками. Дымился и мой бушлат — я сдернул его с себя и начал сбивать пламя с Константина, но казалось, этими ударами я только вздымаю пламя еще выше. Я набросил бушлат ему на голову, и, отворачивая лицо от пламени, потащил Константина к ближайшей луже. Мы упали в воду — я подхватился и сразу руками плеснул воду на оставшиеся пятна огня.
Как долго, как долго, — стучало у меня в голове, когда я вытаскивал его обратно из воды.
Я попытался расцепить руки Константина, но не смог — из-под рук доносилось страшное, утробное мычание.
Подбежала Майя, вскрикивая вздохами, упала возле нас на колени — тоже старалась разжать руки Константина. Он медленно, словно прислушиваясь к себе, отпустил их. Волосы на голове спеклись, прилипли к коже, лицо было красным — я увидел, как медленно приподнимается, как от водянки, кожа щек и лба — Константин стонал и мотал головой.