Охотник
Шрифт:
Тагир не думал, что случится, когда мут обнаружит людей. Да, охотник знал, что убить Ламию невозможно, – это ему с малолетства объясняли. Но у него оставалась крохотная надежда на то, что ценой своей жизни он как-то сумеет помочь дочери.
А если даже и нет… Что ж… По крайней мере, ему не в чем будет себя упрекнуть: он сделал всё возможное.
– Ламия близко, – сказал Тагир и поднял руку ладонью к небу, прося защиты у братьев-заступников. Только они, наверное, и могли ему помочь в его практически безнадежном деле; только на
Охотники еще раз проверили ковчег, набитый едой для Ламии, и двинулись дальше. Шли довольно быстро, несмотря на то, что с ними был раненый, пусть и заштопанный доктором человек. Мысль, что они опоздали, изводила Максима – он чувствовал свою вину в том, что Ламия прорвалась к деревне. Он находил десяток оправданий: никто не мог предугадать, что «западные» встретят чужаков, что будет бойня. Он доказывал себе, что мут, утащивший из деревни девочку, вовсе не Ламия, что Тагир ошибается, тем более что он сейчас нездоров. Самый долгий день года наступит только завтра. Конечно, Ламия может проснуться чуть раньше. Или чуть позже. Но не настолько же!
Однако никакие оправдания не могли успокоить Максима. Он корил себя и подгонял отстающих товарищей, словно спешка могла что-то исправить. Повторял и повторял про себя давно привязавшуюся присказку: «Пока можем, движемся вперед».
– Не понимаю, на что ты рассчитываешь, – сказал Кирюха, помогая Тагиру перебраться через ствол поваленной березы и забирая у него свой автомат. – Но еще больше не понимаю, почему Борис велел нам идти с тобой.
– Тихо! – сказал вдруг Иван и вскинул руку.
Все замерли.
Иван потянул ноздрями воздух. Шагнул вправо. Наклонившись, заглянул под куст можжевельника и вытащил на белый свет грязную звериную тушку – то ли волчонка, то ли барсука.
– Мишка, – сказал Иван.
– Не может быть, – Максим подошел ближе, перевернул мертвого зверя. – Точно, он!
Это был пёс из своры Гоши Ермолова. Он пролежал под кустом несколько дней – потому Иван его и учуял. При жизни у Мишки был добрый нрав, он не ко всякой охоте был годен. Но сейчас Мишка скалился, а открытые побелевшие глаза делали его страшным.
– Наткнулся на острый сук, – сказал Иван. – Пробил себе грудь. Не представляю, как надо бежать, чтобы это случилось.
Дальше все шли молча, держали оружие на изготовку. Лес сделался реже, выше, чище.
Иван опять потянул ноздрями воздух. Покачал головой.
– Что? – тихо спросил Максим.
– Мертвечина, – отозвался Иван.
Через три минуты запах почуяли все. А через минуту Федька Гуров увидел след мута – широкий отпечаток босой ступни, отдаленно похожей на человеческую, но куда более широкую и длинную, плоскую и с когтями. С растущего рядом ивового куста Федька снял длинный волос. Показал его охотникам.
– Лешак, – предположил Иван.
Максим пожал плечами. А Тагир озвучил то, что боялись произнести остальные:
– Ламия.
Отвратительный запах вывел охотников
Найти вход в логово не составило труда – площадка перед ним была плотно утоптана, а пространство вокруг было усеяно свежей, не успевшей еще подсохнуть землей.
– Может не надо? – заныл Юрка, наблюдая, как товарищи оттаскивают тяжелые ветви, закрывающие вход. – Давайте уйдем отсюда поскорей.
Иван выволок из кучи перемазанный глиной, но на вид вполне целый автомат, ладонью, как мог, отчистил его, стер грязь с цевья, нашел на нем вырезанный знак – косой крест в квадрате. Объявил для всех:
– Вовы Самарского. – Голос его дрогнул. – Похоже, не ушли они далеко.
Он встал на колени, заглянул в нору.
– Медина там, – уверенно произнес Тагир. Он, кажется, вознамерился сам ползти в логово Ламии. Но Федька остановил его, мягко взял за руку:
– Я поищу её.
– Пойдешь после меня, – сказал Иван и обернулся к товарищам: – А вы оставайтесь здесь. Шумите, если что. Но я не думаю, что мы задержимся. Там, похоже, просто нечем дышать.
Он угадал: вонь в берлоге стояла такая, что его тут же вырвало, несмотря даже на то, что он предусмотрительно заткнул ноздри подобранными желудями. А вот Федька держался молодцом – только побледнел сильно.
Первый труп они увидели в трех метрах от входа. Он висел на сосновом стволе, нанизанный на два обломанных сучка – один насквозь пробил тело, другой пронзил бедро. Иван так и не понял, кто это был: лицо покойника жутким образом распухло, а от одежды мало что осталось. Еще два тела обнаружились впереди – они были почти полностью присыпаны землей.
– Эдик, – сказал Иван, стараясь поменьше глотать вонючий воздух. – Второго не могу узнать.
– Это Зелимхан, – сказал Федька. – Из «западных».
– Похоже, она их всех тут собрала, – пробормотал Иван. – Устроила «стол», как мы ей всегда устраивали. И даже ковчег свой сделала. Как мы делали…
В берлоге оказалось довольно просторно – кое-где можно было вставать во весь рост. «Потолок» был не сплошной. Сквозь наваленные ветки и сучья пробивался свет. Местами дыры были такие, что через них на волю мог бы протиснуться взрослый человек. Однако во многих углах таилась густая тьма, поэтому оценить истинные размеры убежища было непросто. Впрочем, уже было понятно, что внутри оно гораздо больше, чем кажется снаружи. Чтобы обыскать его всё, потребовалось бы непозволительно много времени.