Охотник

Карбовская Варвара Андреевна

Чтоб идти еще быстрее, Анна Петровна отпускает поводок. Собаки рвутся вперед. Она не хочет слушать ни про любовь, ни про физиологию. Да, вот если уж Олегу Иванычу так хочется говорить, пусть скажет о собаках.

– И что же, каждый раз Налька и Дамка томились у вас в сарае взаперти?

– Вот уж это нет! И всего только второй раз. А то все на охоту и на охоту.

Это сущая правда, и об этом Олег Иваныч может сказать, не кривя душой. Другое дело, что Зурнова тоже один раз ездила с ними на охоту. Но про это у него не спрашивают и он может не рассказывать. И того, что есть, предостаточно,

чтобы растравить человеку душу.

Он сбоку взглядывает на Анну Петровну. Лицо спокойное, даже как будто насмешливое. Красивое лицо и сама складная, не сравнить с экономисткой. Та – недопеченная ватрушка, или, еще похожее, разварная осетрина. Лично Олегу Иванычу она не нравится, но ведь известно: кому поп, кому попадья.

Собаки переменились местами, переплели поводки. Пришлось остановиться, распутывать. Пока Анна Петровна стояла «ад ними, наклонившись, они от нетерпенья перебирали лапами. Налька лизнул ей руку. Дамка поглядела и решила сделать лучше: подскочила и облизала ей лицо. Неожиданно для Телегина Анна Петровна засмеялась.

– Я-то за вас радовалась, что вы охотитесь, весь день на свежем воздухе…

«Чудно, – подумал Телегин. – Другая бы женщина на ее месте обревелась. Пришлось бы за валерьянкой в аптеку забегать. И непременно стала бы выведывать: где, когда, с каких пор. И потащила бы с собой в Песочный тупик. А эта… собак жалеет».

Поводки распутаны.

– Я-то вам желала ни пуха ни пера! Ну, пошли, мои глупые.

Телегину эта беседа с собаками кажется неудовлетворительной, и он пытается ответить за бессловесных спутников:

– Собаки, они собаки и есть. Хозяин их обманывает, а они все ему верят: авось в этот раз не в сарай, а взаправду на охоту.

Сказав это, Олег Иваныч понимает, что получилось глупо: верили хозяину не одни собаки. Уж хоть бы скорее довести до дому. За это сегодняшнее свое мученье он завтра отыграется на Алексее Пахомыче. Нынче он, Телегин, из-за чужих грехов не знал куда глаза девать, а завтра пускай Алексей Пахомыч поморгает.

– Сейчас, сейчас, мои хорошие, придем домой, – говорит собакам Анна Петровна, и вот тут-то, при слове «домой», голос у нее обрывается.

Осталось пройти всего три дома. Возле почтового отделения Анна Петровна останавливается, шарит по карманам, достает письмо. Она внимательно перечитывает адрес, медлит немного и опускает конверт в почтовый ящик.

Телегину становится не по себе.

– Уже поспешили Володе сообщить? Так сказать, на основе… непроверенных фактов. Погодили бы, Анна Петровна. Кабы про чужого про кого, а то ведь про отца. Обидно.

Анна Петровна качает головой:

– Нет, Володе пока писать не стану. Пока уж как-нибудь одна. Он сейчас от жизни ждет только хорошего и только в хорошее должен верить.

– Смотрю я на вас, силы у вас очень много, – с уважением говорит Телегин.

Подошли к дому. У подъезда Анна Петровна прощается с Телегиным, благодарит за проводы.

– Уж хоть бы не кляли в душе, а благодарить-то совсем не за что, – говорит Олег Иваныч и крепко жмет ей руку.

…В воскресенье, в шесть часов вечера, по уговору, Олег Иваныч останавливает машину в Песочном тупике и идет во двор.

Обитая клеенкой дверь во флигеле открывается. На крыльцо выходит

Алексей Пахомыч во всем своем охотничьем снаряжении: и рюкзак за плечами и ружье в чехле. Он улыбается кому-то, кто стоит за дверью, помахивает согнутыми пальцами, как делают на прощанье маленькие дети; легко сбегает со ступенек и спешит через двор к машине. Двое подростков смотрят ему в лицо нагловатыми понимающими глазами и говорят:

– Ух ты, охотник, настрелял сколько-о!

Алексей Пахомыч делает вид, что не слышит, здоровается с Олегом Иванычем, кладет на заднее сиденье рюкзак, усаживается. Некоторое время едут молча.

– Ты куда же? Ведь надо за собаками заехать, – обращается к Телегину Алексей Пахомыч.

– Собаки давно дома, – говорит Телегин, глядя перед собой.

Впечатление, произведенное его словами, огромно, но он им не упивается, как думал накануне. Вчера было совестно, жаль хорошую женщину, и за это хотелось отыграться на Алексее Пахомыче. Нынче же и совестно, и противно, и вроде жалко, а в общем-то – сам заварил, сам и расхлебывай.

Алексей Пахомыч переменился в лице, моргает, выспрашивает, торопит. А что он знает, Телегин? Ну, пришла ночью, велела отдать собак… Ну, отдал, проводил до дому. Шли и шли, какие тут могут быть вопросы-ответы. Уж конечно она не сказала ему, откуда ей все известно… А ему почем знать?

– А как вообще она?

Телегин взглядывает на Алексея Пахомыча. Тот сидит сгорбившись, совсем не похож на того красавчика глухаря, который токовал на крыльце во флигеле. Лоб наморщен, щека вздрагивает, как в тех редких случаях, когда он волнуется. Что его волнует сейчас, интересно бы знать: предстоящее объяснение с женой? Или то, что кончилось приятное времяпрепровождение? Или он боится, что обо всем узнает сын?

– Вообще-то она виду не показывала, – отвечает Телегин. – И сказала, что Володе писать воздержится. Стало быть, надеется, что это явление временное.

Алексей Пахомыч смотрит на него с такой надеждой, у него такое жалкое, расстроенное лицо, что Телегину уже хочется чем-то помочь ему. Но чем он его может подбодрить, когда они с Анной Петровной полдороги шли и молчали. Она ни полсловом не обмолвилась о своих переживаниях или намерениях. И тут он вспоминает про собак.

– Чудно мне показалось, Алексей Пахомыч, – говорит Телегин, – другая женщина, безусловно, впала бы в психическое состояние, потребовала бы конкретных объяснений, все факты разузнала бы, а чего нет – сама бы додумала для пущего мучения. Но у Анны Петровны диаметрально противоположное поведение: об вас ни полслова и только, понимаете, все о собаках!

– О собаках? – Алексей Пахомыч подымает голову, недоверчиво смотрит на Телегина.

– Исключительно о собаках, – подтверждает Телегин. – Об вас прямо-таки ни звука, а об них очень даже сожалела.

– Она их действительно любит, – задумчиво произносит Алексей Пахомыч, – но все-таки…

– И я так думаю! – подхватывает Телегин. – Все ж таки муж – это муж, а собаки, они собаки и есть. – И, чувствуя, что Алексею Пахомычу почему-то становится легче от его слов, он добавляет, будто бы сам удивляясь слышанному: – Говорит: «Наля, Дама, я-то думала, что вы охотитесь, воздухом дышите, желала вам ни пуха ни пера…»