Охотники на дьявола
Шрифт:
— Да. Верно, — ответил он. — Вам следовало бы воткнуть в волосы белладонну.
Она рассмеялась.
— Или мирт и fleur d’orange. Вот уже три недели, как я помолвлена с одним немецким графом.
— Жаль!
Она близко подошла к нему и посмотрела в упор.
— Мне 25 лет. 25! Кого мне ждать? Или, быть может, выйти замуж за вас?
— Спаси Бог! — рассмеялся он. — Выходите замуж за графа, но не имейте детей… по крайней мере, от него…
Она рассердилась.
— Вы несносны! — воскликнула Лотта.
Он
— Ах, Лотта, вы сами не верите в это!
— Прекрасно. Допустим, я не верю; но вы должны пойти сегодня вечером со мной.
— Куда?
— Куда-нибудь. Я пока сама не знаю. Я поведу вас сама.
— Хорошо. Во всяком случае, если вам приятно слышать — я рад, что встретил вас.
— Вы? — она говорила почти равнодушно. — И я тоже! Я очень скучаю.
Он поцеловал ее руку.
— Это ваша рука, Лотта, только ваша. Умная и жестокая.
Она громко рассмеялась.
— Не вам бы говорить! Разве есть более грубые и жес-токия руки, чем ваши?
Он замолчал. Его губы горько сомкнулись. «Маска!» — подумал он. — «Только жалкая маска!»
Она внимательно взглянула на него.
— Как вы попали сюда в это время? В Берлине сезон начался, вас ждут там. Вы на целых полгода исчезли с лица земли. В какой части света вы были? Что вы там делали?
Он быстро встал. Но ему пришлось ухватиться за край стола. Его лицо побелело; взгляд его смотрел в пустоту.
— Откуда я? Из гор… Что я делал? О… я видел чрево земли.
— И праздновали шабаш сатаны? Сознайтесь, Франк Браун.
Он с трудом покачал головой.
— Быть может, я написал только роман.
Она протянула ему руку.
— Вот мои родители. Сегодня в 9 час. Здесь — и не заставляйте меня ожидать вас.
— All right! — ответил он.
Была уже четверть десятого, когда он пришел на площадь св. Марка.
Лотта Леви шла ему навстречу.
— Я опоздал! — закричал он. — Но это только предосторожность, а не небрежность. Я не могу ни минуты сегодня оставаться один.
Она дала ему руку.
— Страх?
— Как хотите, — отетил он, пожимая плечами. — Быть может, страх; вчера это было нечто большее.
— А теперь?
Он взял ее под руку.
— Теперь хорошо. Только говорите.
— Благодарю. Итак, я все-таки гожусь на то, чтобы прогнать ваше дурное настроение?
Он слегка пожал ее руку.
— Ах, Лотта! Не будем морочить друг друга. Конечно, это так, как вы думаете. Но разве не какое-нибудь особенное настроение заставляет и вас сегодня ночью ездить со мной по Венеции? Итак, я хочу кое о чем не думать — и милостивый Бог прислал мне сюда Лотту Леви, которая умеет, если захочет, поддержать человека, идущего рядом с нею, — это комплимент, моя умная барышня.
Они шли молча, разглядывая толпу.
Вдруг Лотта остановилась перед большой пестрой афишей, изображавшей,
— Кинематограф! — с радостью воскликнул он. — Пойдемте туда, Лотта? Ах, как я давно не видал кинематографа!
— Как хотите, — сказала она бесконечно равнодушным тоном. И все-таки ему послышалось что-то деланное в этом равнодушии.
Они вошли и заняли ложу.
Они смотрели перелет Блерио через канал, потом гвоздь спектакля — историю графа Монте-Кристо по роману Дюма.
Франк радовался и шалил, как мальчуган.
— Я не знаю изобретателя кинематографа, — шутил он, — но мне он дороже Маркони и Цеппелина, Рентгена и Коха и сотен других!
Кинематограф дает нам возможность видеть все страны: это лучший историк, не знающий заблуждений. Он делает настоящее — прошедшим, а прошедшее — будущим! Разве это не чудесно! Видели ли вы когда-нибудь обратный пробег ленты?
— Представьте себе, что кинематограф сопровождает вас через всю вашу жизнь. Что мы увидим? Вот бывшая баронесса Кюбек, тогда, о, ужас! — просто Людмила Леви — дарит своему Зигфриду младенца. Его принимают два врача и акушерка. Лотта растет, становится девочкой, потом подростком, потом девушкой, молодой женщиной, пожилой дамой и, наконец, старухой… потом она умирает, ее похоронят — нет, сжигают, не правда ли? Ба, это было бы великолепное, преинтересное зрелище!
Теперь возьмем ленту и заставим Лотту жить в обратном порядке. Пепел превращается в огне в настоящее тело, — старое, сгорбленное, но все же человеческое тело. Мертвая оживает, старуха становится пожилой женщиной; пожилая — молодой и т. д., до момента рождения. И опять стоят умные люди у постели Людмилы Леви. Врач передает только что обмытого ребенка акушерке, купавшей его; ребенок опять грязен, акушерка принимает его… И нет Лотты — словно ее никогда и не было!
Ах, можно ли наглядней демонстрировать, что жизнь только большая ложь?
Лотта взглянула на Франка.
— Вы — милый мальчик! — сказала она, быстро поднявшись и тряхнув головой, словно желая прогнать какую-то мысль. — Пойдемте отсюда.
Они позвали гондольера.
Они сели в гондолу и молча плыли по улицам Венеции.
Мимо них проехала крытая гондола; под черным балдахином, тесно прижавшись друг к другу, сидела парочка.
«Новобрачные! — подумал он. — Одна из тех парочек, которая тысячами из года в год приезжает сюда…»
В этот момент он почувствовал ее руку. Она была влажна и холодна, но этот холод обжег его.
— Франк Браун, — сказала она, — я хочу иметь ребенка…
Ее голос дрожал и глаза пылали странным зеленым пламенем.
— От тебя! — прибавила она…