Охотники на мамонтов
Шрифт:
— Знаешь ли ты, где Эйла, Мамут? — спросил он.
— Да. Она вышла пройтись со своими животными.
— То-то ее не видно.
— Ты достаточно с ней видишься, Ранек. Ранек хмыкнул:
— Хотелось бы побольше.
— Она ведь не одна пришла сюда, Ранек. Разве у Джондалара нет кое-каких преимущественных прав?
— Может, и были, но он же сам от них отказался. Он покинул этот очаг. — Мамут заметил, что Ранек пытается защищаться.
— Думаю, их все еще связывает сильное чувство. И они могли бы воссоединиться, будь у них случай восстановить свою прежнюю глубокую
— Если ты хочешь, чтобы я отступил, Мамут, — извини, но слишком поздно. Я тоже испытываю глубокое чувство к Эйле. — Голос Ранека дрогнул от волнения. — Мамут, я люблю ее, я хочу соединиться с ней, разделить с ней очаг. Мне пора завести себе женщину, и я хочу, чтобы ее дети играли в моем очаге. Я никогда не встречал женщины, подобной ей. Она — та, о которой я мечтал всю жизнь. Если бы я только мог уговорить ее — я хочу, чтобы мы объявили о нашем союзе во время Весеннего праздника и поженились этим летом.
— Ты уверен, что хочешь именно этого, Ранек? — спросил Мамут. Он хорошо относился к Ранеку и знал: Уимез был бы рад, если бы темнокожий мальчик, с которым он когда-то вернулся из Путешествия, нашел себе женщину и осел здесь. — Немало женщин-Мамутои были бы рады соединиться с тобой. Как насчет той хорошенькой рыжеволосой женщины, с которой ты уже был почти помолвлен? Как ее имя? Трейси? — Мамут был уверен: если бы в душе Ранека что-то зашевелилось, он покраснел бы при упоминании этого имени.
— Я скажу… Я скажу: извини. Ничего не могу поделать. Никто мне не нужен, кроме Эйлы. Она сейчас принадлежит к племени Мамутои. Она может соединиться с Мамутои. Я хочу, чтобы это был я.
— Если это предопределено, Ранек, — ответил Мамут, — это случится, но запомни вот что: Эйла избрана Великой Матерью для некоей цели и ей дано много даров. Что бы она ни решила и что бы ты ни решил, Мут избрала ее первой. Любой мужчина, который соединит с ней свою жизнь, свяжет себя и с ее Предназначением.
Глава 25
Когда древняя земля повернула свой северный лик к великой сияющей звезде, вокруг которой она вращается, даже пространства, лежавшие близ ледников, почувствовали прикосновение нежного тепла и стали медленно освобождаться от спячки, охватившей их в самую глубокую и холодную зимнюю пору. Сначала весна вступала в свои права неуверенно, но затем, словно предчувствуя, что ей отведен краткий срок, стала с яростью и упорством крушить ледяной покров. Потоки талой воды увлажняли и оживляли землю.
Капли, падавшие с ветвей и сводов земляного жилища в первые безморозные полдни, ночами замерзали и превращались в сосульки. Дни становились все теплее — и сосульки разрастались в конусообразные ледяные колонны, а потом, подтаяв, пробивали сугробы, превращая их в горки грязи, в конце концов изливавшиеся глинистой жижей. Ручейки талой воды собирались в бурные потоки, которые уносили с холмов всю накопившуюся за месяцы стужи влагу. Потоки устремлялись в старые трещины и ущелья или пробивали себе новые русла в мягком лессе.
На еще скованных льдом реках стоял рев и треск — это вода рвалась из зимнего плена, стоило
Паводок как будто смыл зимний холод, и обитатели стоянки, которые, как и река, были скованы холодом, вышли на свежий воздух из своего убежища. Хотя потеплело только относительно, возродившаяся рядом жизнь придавала силы и тем, кто жил в земляном доме. Каждый выход наружу приносил радость и даже весеннее очищение.
Народ Львиной стоянки был чистоплотным — по их собственным меркам. Талой воды хватало с избытком, но, чтобы добыть чистую воду, разводили огонь, не жалея запасов топлива. Более того, воду, которую добывали, растапливая снег, они использовали не только для питья или приготовления пищи, но и для мытья; время от времени они совершали и полные омовения. Все личные вещи находились в полном порядке, оружие и все необходимые инструменты хранились бережно, ту немногочисленную одежду, которую носили в помещении, чистили, чинили и время от времени стирали. Но к концу зимы вонь в земляном жилище стояла страшная.
Дурной запах вызывали и запасы продовольствия — подгнившее вареное и сырое мясо; горящее масло, часто прогорклое: корзины, в которые испражнялись и которые не всегда сразу же выносились, и люди. Да, они время от времени смывали с себя пот и грязь (это, между прочим, спасало их от кожных болезней), но заглушить естественный запах тела это не могло. Впрочем, они к тому и не стремились. Запах, на их взгляд, был неотъемлемой частью индивидуальности каждого человека.
Мамутои привыкли к насыщенным и острым естественным запахам каждодневной жизни. Их обоняние было так же изощренно, как зрение и слух, и так же необходимо, чтобы ориентироваться в окружающем мире. Даже запахи животных не казались им отталкивающими; они тоже были естественными, природными. Но с началом весны даже их ко всему привычные носы замечали, что воздух в закрытом помещении, где долго жили бок о бок двадцать семь человек, стал тяжеловат. Весной занавеси у входа в дом отворачивались — землянка проветривалась, и все накопившиеся за зиму нечистоты выносились вон.
Эйле, помимо прочего, надлежало очистить конский загон от навоза. Лошади хорошо пережили зиму. Это радовало Эйлу, но не удивляло. Степные лошади — большие, сильные животные, привычные к суровым зимам. Хотя им самим приходилось изыскивать себе пропитание, Уинни и Удалец свободны были уходить и возвращаться туда, где их ожидали защита и ночлег, — их дикие собратья и надеяться на это не могли. К тому же для них всегда были запасы воды и даже немного пищи. На воле лошади быстро развивались — в нормальных обстоятельствах это необходимо для выживания, и Удалец, как и другие жеребята, рожденные одновременно с ним, сильно вырос. Хотя ему суждено было подрасти еще немного в ближайшие несколько лет, он уже был крупным молодым жеребцом, побольше своей матери.