Охотники за Костями
Шрифт:
Банашар не понимал, что делать. Последний вестник вернулся неделю назад.
— В твоих глазах отчаяние, — произнес сидевший напротив и криво улыбнулся, сразу же отвернувшись.
— Ты мною очарован?
— Нет, скорее заинтересован. Слежу уже месяц. Ты сдаешься. Постепенно. Большинство делают это за миг. Встают с постели, подходят к окну, смотрят не видя, тупо стоят, пока внутри все падает и сворачивается с едва слышным шорохом, не поднимая пыли, и остается пустота.
— Лучше бы ты продолжал изображать гребаного моряка, — буркнул Банашар.
— Чем больше пью, тем умнее становлюсь.
— Дурной
— Я обожаю дурные знаки. Не ты один дуреешь от ожидания.
— Месяцы!
— Для меня — годы. — Собеседник сунул палец в кружку, выуживая приводнившуюся моль.
— Наверно, ты должен был сдаться давным — давно.
— Может быть. Но я обрел нечто вроде веры. Уже недолго, клянусь я себе. Скоро.
Банашар фыркнул: — Тонущий беседует с шутом, ночь бродячих акробатов, клоунов и плясунов, один за другим, два гроша купят тебе бесконечное — я точно говорю, бесконечное — развлечение.
— Друг, я слишком близко знаком с утопленниками.
— То есть?
— И что — то мне подсказывает: у тебя те же отношения с шутами.
Банашар поглядел в сторону, заметил другого здоровяка — пониже ростом, но столь же широкого в плечах. Его лысина была покрыта темными пятнами, на теле виднелись бесчисленные шрамы. Он как раз взял кружку "Темного Малазанского". Бывший жрец возвысил голос: — Эй, Темп! Тут есть местечко! — Он подвинулся, пока крепкий старикан — без сомнения, бывалый воин — пробирался к ним.
Уж теперь беседа скользнет в безопасное русло бессмысленности.
И все же… "Еще один ублюдок, ждущий… чего-то. Но для него все обернется худо. Предсказываю".
Где-то в подвале далекого города гниет настенный ковер. Смотанный, ставший домом для мышей, плод гения ткачей медленно проигрывает войну против хруща, тавринской моли и шерстяных червей. И все же темнота сохранила свежесть красок, там и тут, и некоторые сцены громадного ковра не утеряли смысл рассказанного. Он проживет еще лет пятьдесят, прежде чем сдаться напору небрежения.
Алрада Ан знал: мир равнодушен к необходимости сохранения истории, важных и значительных сказаний о прошлом. Ему нет дела до забытого, до памяти и знания, не способных остановить вечное возвращение злодейской глупости, раз за разом поражающей племена и цивилизации.
Тот ковер некогда украшал целую стену справа от Обсидианового Трона, с коего до аннексии отдавал свои приказы Высокий Король Синей Розы, Верховный Служитель Чернокрылого Лорда; рядом сидел Совет Ониксовых Колдунов, облаченных в мантии из волшебного жидкого камня. Но нет, не эти чудеса, а ковер завладел воображением Ана.
Сказание его начиналось в дальнем конце зала. Три фигуры на темном фоне. Братья, рожденные в чистой Тьме, возлюбленные матерью. Сейчас все они отринуты ей, каждый в свое время. Андарист, в котором она увидела предателя — все знали, что обвинения ложны, но сеть обмана сжималась все крепче, и разорвать ее должен был только сам Андарист… а он этого сделать не смог или не захотел. Он исполнился великого горя и принял изгнание, сказав так: любимый или отвергнутый, он станет продолжать служение Матери Тьме, и оно станет смыслом одинокой жизни его. Но даже услышав такое, она отвернулась. Второй ее сын не стерпел такого
В ней случались победы, поражения, массовые избиения. В качестве жеста крайнего отчаяния Сильхас и его сторонники заключили союз с легионами Тени и их жестоким вождем Скабандари — впоследствии известным как Кровавый Глаз — ради прорыва через врата. "В этот мир. Но измена словно преследует троих братьев". В миг полного триумфа над К'чайн Че'малле Сильхас Руин получил нож в спину, а его сторонники пали от мечей Эдур.
Это была вторая сцена ковра. Измена, резня. Но резня получилась отнюдь не тотальной. Тисте Анди выжили — раненые, отставшие, дети и женщины за пределами поля брани. Они видели всё. И бежали.
Третья сцена изображала их торопливое бегство, отчаянную оборону силами двух незрелых магов — ставших основателями Ониксового Ордена — и достойную победу, позволившую избежать преследования, создать убежище за складками магических завес…
В пещерах под горами у внутреннего моря, в которых росли сапфировые цветы, изящные как розы. От них получили имя горы и море. Синяя Роза.
"И последняя, четвертая сцена. Самая близкая к трону, самая мучительная для сердца моего".
Его народ, несколько тысяч выживших, снова прячется в глубине пещер, спасаясь от тирании Эдур, безумием пролетевшей над Летером. "И это безумие пожрало меня".
Хиротская бирема громко шлепала днищем по волнам сурового северного моря, которое местные зовут Кокакальским. Алрада сжимал поручень обеими руками. Ледяная морось раз за разом била в лицо, словно гнев божий. Если так, то он заслужил его сполна.
Он был рожден от шпионки; поколение за поколением их семья жила в сердце Эдур, невозбранно процветая среди хаоса вечных племенных ссор. Ханнан Мосаг положил сварам конец… но ради этой возможности и жили Дозорные, такие, как сам Алрада, заботливо внедренные и смешанные с лучшими родами.
Отбеливающие составы для кожи, тайный язык жестов Анди, тонкие манипуляции, позволявшие проникать на важнейшие собрания — такова была жизнь Алрады Ана — и не покинь Эдур северные селения, она текла бы вполне сносно, до тех пор пока он не вернулся бы из набега, оплакиваемый сородичами. А на самом деле он уйдя за кромку льдов, пробегая лиги и лиги, спеша в Синюю Розу. Пока не добрался бы домой.
Но дом стал совсем иным. Убежище под осадой — неожиданные враги, не знающие о сети катакомб под горами. Но они правили, убежденные в высшем праве на власть, из чего проистекали многочисленные жестокости и несправедливости. "Император цедит свою дурную кровь повсюду…" Летерийцы никогда не порочили себя так, как "знать" Рулада. "Молю, да окончится всё это. Молю, чтобы в один прекрасный день историки назвали этот период Кошмарной Эрой, сделали уроком для грядущих правителей".