Охранитель

Мартьянов Андрей Леонидович

А источник — вот он. Сосредоточившийся Рауль стараясь не подавать виду прошептал «Vera visione», обретая второе зрение, чуть опустил веки и довольно быстро отыскал создателя «паутинки». Забившийся в дальний угол серенький человечек — настолько неприметный, невыразительный и обыкновенный, что и захочешь, а не заметишь. Светлый лучик рожден неизвестным периаптом, сжатым в ладони человечка, значит он не чародей, а…

Стоп. Как такое прикажете понимать? Что за чудеса?

«Истинное зрение» натолкнулось на неодолимый барьер — неприметного окружало что–то вроде заклятия

личины такой силы, что Рауль невольно отшатнулся и затряс головой. Проникнуть сквозь укрывавший неизвестного кокон не удалось: это не магия, нечто иное! Иллюзии ореады, тоже предпочитавшей скрывать от людей свою внешность, по сравнению с загадочным арканом выглядели невинным фокусом ярмарочного шута! Одно несомненно: за непроглядным туманом скрывается человек, а не Древний.

Как поступить? Подойти, затеять ссору? Спросить напрямую — кто таков и что нужно? Или не обращать внимания, а затем попробовать проследить, куда направится таинственный незнакомец?

Последний быстро уяснил, что привлек к себе внимание, несуетливо поднялся и начал пробираться меж столов к выходу. Рауль вскочил было, но вдруг зацепился носком сапога за проножь скамьи и повалился на экюйе де Фревана. Молодежь захохотала — нестоек оказался мэтр Ознар против красного гасконского! Раулю показалось, что скамья будто бы сама сдвинулась на два дюйма влево… Быть не может!

Серенький тем временем очутился возле двери «Трех уток» и сгинул в проеме, нырнув в синюю вечернюю полутьму. Рауль выбежал на улицу, огляделся. Никого.

— Гозлен, постой, — вернувшись в корчму мэтр ухватил хозяина за рукав. — Гозлен, что за тип сидел в этом углу, возле котла? Помнишь его?

— Здесь? — озадачился трактирщик. — Точно, был какой–то… Попросил фламандского пива. Лицо… Никакое.

— Что значит, «никакое»?

— Ну… — Гозлен неуверенно пожал плечами. — Описать не берусь.

— Одежда?

— Серая. Или вроде коричневатая? Да что вы пристали, мэтр! Не запомнил, хоть тресни!

Девицы из прислуги отвечая на настырные расспросы Рауля ясности не добавили: человек как человек, ваша милость. Полно таких. Шрамы, цвет волос, глаза? Извиняйте ваша милость, ничего выдающегося не заметили.

Ясно. Заклинание «Simulacrum» уровня просто–таки исключительного (или, в крайнем случае, некое подобие!). Таким пользовался халиф Гарун аль–Рашид, когда в одиночестве бродил по Багдаду, беседуя с подданными под видом «обычного человека» — узнать невозможно, индивидуальность полностью стирается, тебя примут за своего хоть в разбойной шайке, хоть при королевском дворе!

Кто сказал, что в Аррасе нет магов–людей? Похоже, этот постулат нуждается в самом радикальном пересмотре! Ибо «нет» и «не заметил» — это принципиально разные вещи!

* * *

Распоряжением его преподобия Михаила Овернского в монастыре доминиканцев мэтр Ознар получил несколько привилегий. В частности, Рауль имел право без благословения брата келаря, отвечавшего за имущество обители, при необходимости выехать из Арраса по делам в любое время взять из конюшни лошадь. Равно и получить припасы, если поездка грозила растянуться

на несколько дней.

Поутру Рауль воспользовался щедростью Священного Трибунала и приказал конюхам оседлать гнедого кастильца — того самого, на каком ездил в Бребьер. Скотина покладистая, при этом исключительно выносливая и неприхотливая. Звали коня подобно его прославленному предку, тоже кастильцу, волею императора–самодура Калигулы заседавшему в римском сенате — Инцитатус.

— Далеко собрались мессир Ознар?

Рауль, выведший Инцитатуса из денника нос к носу столкнулся с Ролло фон Тергенау, братом–мирянином из свиты преподобного.

— В Камбрэ, на денек.

— Приказано сопровождать, — сказал рыжий баварец. — На дорогах неспокойно, а вдвоем веселее.

— Откуда узнали–то? — вздохнул мэтр. — За мной что, и в спальне следят?

Отказаться? Невозможно, воля брата Михаила не оспаривается. Наверное, оно и к лучшему: расстояние пустяковое, чай не в Париж или Дижон ехать, но рисковать не хочется. Вместе с Ролло будет надежнее.

— Старший конюх доложил. Его преподобие указал ни на шаг от вас не отходить. Камбрэ, так Камбрэ…

Мессир фон Тергенау обладал существенной добродетелью: в отличие от общительных сицилийцев ди Джессо он был молчалив, бесцельные разговоры лишь бы занять время не заводил, наводящих вопросов не задавал. Сразу дал понять, что главный тут — мэтр Ознар. Моё дело смотреть в оба глаза, почаще оглядываться и следить, чтобы означенного мэтра никто не вздумал обидеть вольно или невольно.

Восходящее солнце прямо впереди — розово–оранжевый диск поднимается в дымке над лесистыми всхолмьями не слепя глаз. Лошадки по холодку идут резво, крупной рысью.

Вот и граница между королевством Франция и Священной Римской империей. Знак в виде креста, вытесанного из цельной глыбы темно–пурпурного гранита поставлен совсем недавно, в 1340 году, когда епископский город получил свой герб дарованный кайзером Людвигом IV. На кресте выбит хорошо заметный рельеф — имперский двоеглавый орел, на чьей груди расположен щит с тремя львами Камбрэ.

Пейзаж безлюден — занятые под пшеничные поля прямоугольные вырубки, разрезанные оврагами перелески, купы молодой поросли на местах бывших палов. О присутствии человека напоминают только дымки, поднимающиеся над заметенными снегом деревеньками и доносящийся издали стук топоров дровосеков. Навстречу не попалось ни единого всадника, ни одного обоза идущего в Артуа. Самое ленивое время года, уже не зима, но еще не весна.

Камбрэ, или римский Cameracum, был настолько же немецким городом, насколько и французским — земли восточнее реки Шельды в 843 году отошли при разделе империи Карла Великого к Лотарю, королю германскому, еще через сто лет Оттон Великий полностью отдал лен и диозцезию в ведение местного епископа.

Говорили тут на смеси трех языков включая фламандский, особой разницы между немцами, французами и всеми прочими не видели — Империя есть мать всех народов, ее населяющих! — а когда в княжество Камбрайское переселились изгнанные королем Филиппом евреи, приняли и их.