Окаянная сила (др. изд.)
Шрифт:
Из-за реки ветер музыку донес, и тут же раздались голоса. Аленка насторожилась: к реке торопливо шли шесть мужчин и четыре женщины. У женщин на головах то ли из шелка, то ли из тафты накидки, у шеи шнурками стянутые, края вперед торчат, лица прячут, не понять – старые или молодые. Весело переговариваясь, ушли эти немцы к Яузе, стали там кричать – должно, лодку кликать.
Потом по песчаной дорожке пробежали две девки – в высоких кружевных шапочках странного вида с лентами удивительных цветов, и сквозь кружево были пропущены завитки волос. Смутили эти вольно разметавшиеся волосы Аленку: на Москве
Тем не менее за этими лишенными всякого дородства девками бежали два молодых немца, придерживая оперенные круглые шляпы на длинных кудрях. Аленка уже знала, что мужчины здесь носят накладные волосы, и даже подумала, что по осеннему да зимнему времени не так уж это и глупо – может заменить меховую шапку.
Немецкие девки были тонки, вертлявы, голосисты, бесстыжи, но немцам, видно, все это нравилось. И если проклятая беспутная Анна здесь – первая красавица, то неужто ж она тоньше, шумнее и вертлявее прочих? Как же это может нравиться государю? После статной тихогласной красавицы Дунюшки – полюбить этакую обезьяну?!
Шумная молодежь спустилась к Яузе, где были привязаны лодочки – нарядные, с цветными флагами на корме. Один немец прыгнул в лодку, протянул одной девице руку, потом – другой, те долго усаживались, расправляя наряды, и все это у них получалось весело, празднично.
Видать, очень многие получили приглашение на пир к Францу Яковлевичу Лефорту – одни разве что старики да малые дети остались в той части слободы, где жил Монс. Когда последние приглашенные спустились к причалу и уселись в лодочки, слобода будто вымерла. Да и девки еще днем Аленке растолковали: вот наступит вечер, начнется великое гулянье, и тогда из дому хоть печь выноси – не заметят.
Дом'a в Немецкой слободе стояли открыто, у невеликих крылечек росли во множестве низкие кусты – видно, весной и летом они вовсю цвели. Крылечки те были малы, потому как большого крыльца такому дому и не надобно: жилые горницы поставлены не на подклетах, подниматься в них не приходится, и большие окошки до того низко – подходи да гляди, что в домишке деется.
Аленка покрутилась возле Монсова дома. Было тихо: ни мужского голоса не слышалось, ни женского. Набралась она духу, толкнула дверь – и та оказалась открыта. Аленка, перекрестясь, вошла.
Страшно ей сделалось до жути – никогда ведь раньше в чужие дома воровски не забиралась. И где здесь что? Где сам мастер Монс спит, а где – дочка его треклятая? И ведь не одна у него дочка! Вот и разбери поди…
В нижнем жилье было тесно – света из единственного в сенях окошка хватало, чтобы лишь разглядеть широкую витую лестницу в верхние покои да две притворенные двери.
И тут Аленка услышала, как бежит-торопится человек по улице, несется мелкими шажками. И влетел тот человек вслед за ней – она только и успела под лестницу шарахнуться. И оказалось, что это девка молодая, задыхавшаяся от слез.
Девка, не споткнувшись впотьмах ни разу, взбежала по знакомой ей лестнице, и наверху хлопнула дверь.
Для Аленки это означало скорое появление мамок и подружек, а суета
Аленка снова замерла.
Кто-то шагнул из темноты в сенцы, прошел к окну, и Аленка на мгновение увидела очертания лица. То был мужчина с непокрытой головой, без накладных волос, довольно высокий, горбоносый и – бородатый! Борода была недлинная и как бы топором обрубленная, а более Аленка и не разглядела. Оказавшись у двери, ведущей на улицу, мужчина приоткрыл ее ровно настолько, чтобы протиснуться, и исчез.
Аленка метнулась к окну и увидела, что он торопливо удаляется прочь. Она чуть не ахнула вслух – на нем было долгополое русское платье!
Нужно было поскорее уносить ноги из этого проклятого дома! Пусть даже через окно – тут-то Аленка и порадовалась, что в немецких домах они прорублены до смешного низко. Но только она начала примериваться к подоконнику, как за стеклом вдруг обнаружился другой человек! Тоже мужчина, тоже немалого роста, но на сей раз – в немецком коротком платье и в накладных волосах. Он стоял напротив дома, но на таком расстоянии, что Аленка видела его всего целиком – от шляпы до башмаков с пряжками.
Неожиданно мужчина подобрал камушек, размахнулся и запустил им вверх. Стукнув в оконный переплет, камушек упал наземь. Очевидно, этот человек вызывал наружу девку – может, Анну Монсову, а может, ее сестрицу.
Наверху послышались шаги, так что для Аленки не было теперь иного пути, кроме как нырнуть обратно под лестницу.
Девка, на сей раз с подсвечником на одну свечу, спустилась, поставила подсвечник на подоконник, отперла дверь, впустила того мужчину и вдруг бросилась к нему на шею.
– Анне!.. – укоризненно начал было он, но девка не дала ему продолжить.
Они стали целоваться.
Аленка глазам и ушам не верила – ведь знал же весь Верх, что государь Петр Алексеич немку к себе приблизил! А она, немка? Что же, государева милость для нее – как драная вехотка?..
Мужчина отстранил от себя Анну Монсову, принялся ей что-то втолковывать. Аленка не видела их лиц, но чувствовала – девка очень его словами недовольна. В конце концов немцу удалось настоять на своем – девка вздохнула и покорилась: толкнув дверь, вышла из дома первая. Он поспешил следом.
Поняв, что осталась наконец одна, Аленка поднялась по лестнице и там оказалась перед выбором: в узкий коридор выходили три двери, и поди знай, за которой – опочивальня треклятой немки!
Аленка заглянула в первую и – обнаружила спящее дитя. Это был прехорошенький мальчик, по видимости – самый младший сынок Монсов. И не было рядом ни мамки, ни няньки, ни захудалой сенной девки! Все женщины, сколько их было в монсовом домишке, ухлыстали веселиться, оставив дитя в одиночестве. Это возмутило Аленку безмерно. Она и представить не могла, чтобы хоть одна из ее подружек-мастериц, не говоря уж о молодых боярынях в Верху, оставила сыночка без присмотра, не посадила с ним хоть какую глухую бабку. Странные нравы были в Слободе…