Окаянный груз

Русанов Владислав Адольфович

– Так точно, пан сотник, понял.

Осторожно, опасаясь ненадежно подмерзших промоин и брошенной рыбаками незатянутой полыньи, отряд перебрался на левый берег Луги. Вообще-то в стужне, по обыкновению, на реке лежал крепкий надежный лед, но береженого и Господь бережет.

На чужой стороне каждый почувствовал себя неуютно. Вроде не правое дело делает, в чужой сад вишни обрывать забрался. Войцек и сам был бы рад вернуться, да только кровь в голову бросилась, а в таких случаях богорадовский сотник пёр, как бык общинный. И такой

же опасности, как при встрече с быком, подвергался всякий, кто путь ему заступал.

Островерхие скелеты деревьев бросали поперек дороги призрачные ажурные тени. Из залитых месячным светом облаков выбралась яркая звезда Ранница – предвестница рассвета.

Вдруг негромкий свист Сожана предупредил их об опасности. Впереди, между двумя рядами обступивших дорогу деревьев, маячили силуэты всадников.

– Клинки вон! – скомандовал Меченый, вытягивая из ножен кончар. Трехгранное лезвие неярко заблестело под лучами месяца. – Радовит, готовься!

Враги приближались, однако Войцек медлил с приказом к атаке. Что-то держало его.

– Стой, кто едет? – раздался от группы замерших поперек дороги всадников уверенный громкий голос. «Едет» при этом прозвучало как «едзет». Грозинецкий выговор – к бабке не ходи.

– Войцек, с-сотник богорадовский, – отозвался порубежник. Не хватало еще таиться подобно ворам, скрывать имена. – Ты кто таков?

– Ротмистр Владзик Переступа, драгунского войска его светлости великого князя Грозинецкого, ясновельможного пана Зьмитрока.

– Ша-агом! – негромко приказал Войцек.

Лужичане придержали коней, но мечей не прятали. Мало кем вражина подлый назваться может?

Меченый выехал вперед. Прищурился, внимательно оценивая собеседника. Под паном Владзиком танцевал темно-игреневый в яблоках красавец жеребец с бинтованными ногами. Не конь, а картинка. Залюбуешься. Королевский, можно сказать, конь. Сам ротмистр смотрелся скакуну под стать. Поверх короткополого полушубка шитье из серебряного шнура. Черные усы не хуже, чем у пана сотника, закручены в два кольца. Шапка с пером заморской птицы – павы – лихо заломлена на бровь.

– А что ж делают, позволь узнать, сотник… что делают лужичане на нашем берегу? – спросил пан Владзик, поигрывая тонкой ременной плеточкой – не оружием, а игрушкой дорогой. – Конные да с мечами наголо. Зачем пожаловали?

Сзади него послышались недовольные голоса:

– Гнать, гнать голытьбу лужичанскую… В батоги, чтоб неповадно вдругорядь…

Войцек сглотнул подступивший к горлу ком, попытался хоть немного унять ярость. Небрежным жестом кинул кончар в ножны, звонко пристукнув крестовиной по оковке устья. Проговорил, растягивая слова:

– Я, кто не расслышал с первого раза, панове, сотник богорадовский, потомственный шляхтич Войцек герба Шпара. Я храню мир и покой обывателей на том берегу Луги…

– Вот и сидел бы там! – ляпнул кто-то вполголоса. Думал, Меченый не расслышит.

– …на том берегу Луги, – с нажимом

повторил сотник. – А сюда заехал второпях, преследуя душегуба и убийцу. А потому прошу у тебя помощи, пан ротмистр, коль твой князь – верный вассал короны выговской.

– Охотно помог бы я тебе, пан сотник, да только в толк не возьму – про какого душегуба и убийцу ты говоришь? – Ротмистр оглянулся на своих людей, как бы испрашивая поддержки. Те не замедлили разразиться одобрительным гулом. – Среди моих воинов нету душегубов, хоть убивать всем приходилось. Да только мы это привыкли в честном бою делать. И белым днем.

– Не могу не согласиться, пан Владзик. Я тоже сражаться днем предпочитаю. И супротив равного мне. Не своей волей мы на левый берег перешли, нужда заставила.

– Что ж за нужда такая? Как кличут-то ее?

– А кличут нашу нужду Мржеком, чародеем. По отеческой линии герб Сякеру он имеет право носить. Только сам хуже душегуба лесного. Не достоин шляхтичем прозываться. Не слыхал про такого?

Пан Владзик пожал плечами. Не обязан, мол, про всякого татя знать.

– Не слыхал, значит?

– Нет, пан сотник, не слыхал. А что тебе в нем за забота?

– Нынче ночью Мржек на нашем берегу хутор пожег. Людей побил насмерть, детишек малых в огне спалил. Живьем.

Легкое облачко набежало на чело грозинчанина. И только.

– Сочувствую, пан сотник. Но помочь ничем не могу. Не видал я его.

– Должен я тебе верить, пан ротмистр. Как шляхтич шляхтичу. Одно сказать хочу. Зимой по снегу след ясный остается. На ваш берег он ушел. И к твоему разъезду нас этот след привел.

– Да мало ли кто снег потоптал? Может, стадо оленей пробежало?

– След кованого копыта с оленьим не спутаешь, – покачал головой Войцек.

– А ты никак во лжи меня обвиняешь, пан сотник?

Грозинчане заволновались, сбились поплотнее за плечами предводителя. Меченый услышал, как позади него заскрипел снег. Коротко и зло ругнулся Закора.

Эх, взять бы левобережных франтов в сабельки! Да нельзя – союзники. Пан великий гетман, ясновельможный Автух Хмара, коль дойдет слух до Уховецка о порубежной стычке, виновника по головке не погладит.

– Нет, пан ротмистр, – скрипнул зубами Войцек. – Обвинениями во лжи я тебя бесчестить не намерен. Достаточно шляхетского слова будет, чтобы…

– Едут! – вихрем подлетевший всадник, судя по петушиному перу на лисьей шапке – грозинчанин, осадил взмыленного коня. Совсем мальчишка. Видно, ровесник Бышка. Увидел чужих, осекся, заполошенно стрельнул глазами вправо, влево.

– Пшел прочь, дубина! – Ротмистра Владзика аж перекосило. Он взмахнул плетью, и юное лицо гонца пересекла тонкая, черная в лунном свете полоска. Паренек охнул и съежился в седле. Но ротмистр уже искал выход из сложившейся щекотливой ситуации. – Прошу простить и суетливость моего слуги, и мою вспыльчивость, пан сотник. Вынужден прервать нашу беседу…