Окаянный груз
Шрифт:
В разношерстной круговерти привлек внимание Ендрека – да и не только его – сутулый шляхтич со злым, перекошенным так, словно с правой стороны челюсти все зубы разом заболели, лицом. Он, нимало не опасаясь народного гнева, нацепил на шею широкий шарф королевских цветов – белого и голубого. Вернее, цветов бывшего короля и опальных ныне Малых Прилужан. На шляхтича косились, показывали за спиной язык, а кто и кулак, но одного взгляда на длинную, оттопырившую полу лазоревого кунтуша саблю хватало любому забияке, чтоб успокоиться и не давать волю чувствам.
– Выпендрежник, – процедил сквозь стиснутые зубы пан Гредзик.
– Ты соси палец, соси, не отвлекайся, – добродушно отозвался пан Бутля.
– Да я… Я б его!..
– За-забыл, что о-о-он наш? – поинтересовался пан Войцек.
Пан Гредзик разочарованно вздохнул и опустил плечи, а Юржик все же пробурчал под нос:
– Жаль, что наш. Я б его и сам поучил уму-разуму.
Меченый целенаправленно вел их в ту часть торжища, где собрались торговцы из южных земель. Из Хорова, второго по величине города Великих Прилужан, почитавшегося многими едва ли не более достойным звания столицы, чем сам Выгов, и из прочего пристыпья тоже.
Все верно. Для похода на юг лучше всего подойдут кони кочевников или местные с примесью крови дикарей.
До загона с низкорослыми злыми коньками оставалось всего ничего, когда путь им преградила огромная лужа. Откуда такая взялась? Ведь, насколько Ендрек помнил, проливных дождей не было давно. Или это под Выговом не было?
Даже решительный Войцек остановил занесенную над желтовато-коричневой поверхностью воды ногу, раздумывая: ступить, не ступить? В таких лужах, случалось, запросто сапоги теряли. Присосется подошва к глинистому дну – не вырвешься.
Рядом топтались на месте несколько шляхтичей. Обычные загорелые лица, русые чубы, закрученные усы. Похожи друг на друга. Наверняка родные братья. Они стояли, понурив головы, а перед лицом старшего, начавшего уже седеть, размахивала кулачком юная панночка. Светло-русые пряди задорно выбились из-под беличьей шапочки, курносый носик сморщился от гнева, а каблучок красного сафьянового сапога постукивал по липкому побережью водной преграды.
– А я тебе сказала, что хочу не кобылу, а жеребца!
– Да полно тебе, Ханнуся, – успокаивал ее седоватый шляхтич.
Уверенности в его голосе не слышалось. В отличие от голоса Ханнуси.
– Я сказала – жеребца! Злого, степного. Про каких батюшка рассказывал!
– Мыслимо ли дело, сестра, – попытался вмешаться другой шляхтич, помоложе первого, но с грубым шрамом через бровь и веко, отчего левый глаз казался хитро прищуренным. – Молодая панночка, да на жеребце… А не ровен час…
– За собой следи, Цимошка, – крутанулась девушка на каблучках. – Не ты в роду старший! Климаш решает! Правда, Климаш? – Теперь в ее голосе звучало такое неподдельное уважение к старшему брату, что Ендрек понял – не устоит седоватый. Скакать Ханнусе на злом степном жеребце.
Видно,
Пан Бутля недоверчиво оглядел голенища своих сапог – не перехлестнется вода через верх? Широким жестом предложил Гредзику шагнуть первым.
Пан Гредзик покачал головой:
– Пускай студиозус первым идет. Самый молодой – пусть глубину меряет.
Их препирательства не остались незамеченными. В толпе пробежал легкий смешок. В задних рядах ктото заржал в голос.
«Сам бы окунулся в болото, гад, а потом веселись, сколько влезет», – подумал Ендрек.
Ханнуся прекратила препираться с братьями и, уперев руки в бока, с нескрываемым интересом наблюдала за мнущимися на берегу лужи паном Войцеком с товарищами.
– Эка паны нерешительные пошли в наше время, а, Климаш! – во всеуслышание обратилась она к старшему брату.
Климаш, а вслед за ним и Цимош, и еще двое безымянных братьев заулыбались, закивали, как курочки, которым хозяйка щедрой рукой сыпанула пшена.
Ендрек попытался перевести разговор в шутку. Шагнул назад, с наибольшей галантностью, на какую был способен, поклонился и прочитал стишок, сочиненный когда-то давно, еще в Руттердахе, но показавшийся настолько к месту, что должен был сойти за экспромт:
– Когда-то в Прилужанах паны,Кичася рыцарством своим,С плеча кидали в грязь жупаны,Чтоб панночки прошли по ним.Но чтоб прекраснейшая паннаНе замарала сапожок,Я сам бы в лужу пал жупаном,Подставив спину под шажок.Глаза Ханнуси слегка округлились. Должно быть, не часто в окрестностях Батятичей стихотворцы показывались. Сглотнула, вздохнула. Потом фыркнула пренебрежительно:
– Ишь выискался…
Климаш с Цимошем разом нахмурились, опустили ладони на рукоятки сабель.
Пан Войцек легонько подтолкнул медикуса в плечо:
– Шагай! – И уже в спину добавил вполголоса: – Учит его жизнь, учит… – А потом громче: – Прошу прощения, панна, и вы, панове, извините. Никто не думал вас обидеть.
– Да не стоит извинений, пан, – ответил за всех Климаш.
Выражения его лица Ендрек уже не видел, сражаясь с засасывающим подошвы сапог дном. Рядом сосредоточенно переставлял ноги пан Гредзик. За спиной кряхтел Юржик:
– Ну, ты даешь, студиозус! Скандала нам только не хватало!
Когда Меченый нагнал их, пан Бутля замолчал. То ли не хотел лишний раз напоминать Войцеку о промашке медикуса, то ли попросту решил, что проступок не стоит того, чтоб о нем много говорить.
А оставшаяся на берегу лужи панночка завороженно прошептала:
– Какой пан…