Океан в конце дороги
Шрифт:
А потом мы сидели там рядышком на старой деревянной скамейке и молчали. Я думал о взрослых. И задавался вопросом, было ли это правдой: в самом ли деле они все дети, обернутые взрослыми телами, как детские книжки, запрятанные внутри скучных, длинных книг. Без картинок и диалогов.
«Я люблю свой океан», — заговорила наконец Лэтти.
«Но это же понарошку, — возразил я с таким чувством, словно, утверждая это, отрекался от детства. — Твой пруд. Это не океан. Так не бывает. Океан больше моря. А твой пруд — он пруд
«Больше не больше, а такой, как положено, — сердито ответила Лэтти Хэмпсток. — Пойдем лучше отошлем эту Урсулу, или как ее там, обратно, откуда она и пришла. — И добавила: — А я знаю, чего она боится. И вот что я тебе скажу. Я тоже их боюсь».
Когда мы вернулись на кухню, котенка нигде не было видно, хотя дымчатая кошка сидела на подоконнике и смотрела в окно. Остатки завтрака были прибраны, посуда вымыта, а на столе меня дожидались красная пижама и ночная рубашка, аккуратно свернутые, уложенные в большой коричневый бумажный пакет вместе с зеленой зубной щеткой.
«Ты ведь не дашь ей забрать меня?» — спросил я Лэтти.
Она покачала головой, и мы вместе пошли по петляющему галечному проселку к моему дому и к существу, называвшему себя Урсулой Монктон. Я нес коричневый бумажный пакет со своей одеждой, а Лэтти — непомерно большую плетеную сумку с поломанными игрушками, которые она выменяла на орущую мандрагору и растворенные в уксусе тени.
Дети, как я уже говорил, идут обходными путями и тайными тропами, а взрослым нужна накатанная дорога и протоптанный путь. Лэтти знала, где срезать, — мы свернули с проселка, прошли через поля в большой заброшенный сад вокруг ветшающего дома какого-то богача и оттуда снова выбрались на дорогу. Как раз в том месте, где я ночью перелез через металлическую ограду.
Лэтти потянула носом воздух. «Хищников еще нет, — заключила она. — Это хорошо».
«Что за хищники?»
Она только сказала: «Как встретишь, сразу узнаешь. Но надеюсь, ты их не встретишь».
«Проберемся туда украдкой?»
«Это еще зачем? Пойдем по дорожке и зайдем через парадную дверь, как и пристало джентри».
Мы вступили на подъездную дорожку. «Ты ее заколдуешь и прогонишь?» — поинтересовался я.
«Мы не колдуем, — возразила она. В ее словах слышалось легкое сожаление. — Иногда мы занимаемся знахарством. Но без колдовства и черной магии. Ба их не одобряет. Она говорит, это пошло».
«А зачем тогда весь этот хлам в твоей сумке?»
«Чтобы перекрыть отходные пути. Пометить границы».
В лучах утреннего солнца мой дом казался таким приветливым и дружелюбным. Багряные кирпичи, красная черепичная крыша. Лэтти полезла в сумку. Она вытащила кошачий глаз и сунула его в мокрую от росы землю. Затем, вместо того чтобы идти в дом, она повернула налево и двинулась вдоль ограды. У овощных грядок мистера Уоллери мы остановились,
Мы сорвали несколько стручков и, раскрыв их, съели горошины. Горошины ставили меня в тупик. Я не мог понять, почему взрослые срывают с куста что-то вкусное и закатывают его в банки, превращая в откровенную гадость.
Под дровяным навесом Лэтти спрятала пластмассового волчонка, какие есть в настольной игре «Мой зоопарк» или «Ковчег», положив его под большой кусок угля. Там пахло сыростью, темнотой и старыми опилками.
«Эти вещи заставят ее уйти?»
«Нет».
«А зачем они тогда?»
«Чтобы она не ушла».
«Но мы же хотим, чтобы она ушла».
«Нет. Мы хотим отправить ее домой».
Я уставился на нее, изучая каштановые вихры, вздернутый нос, веснушки. Она выглядела на три-четыре года старше меня. А могла быть на три-четыре тысячи лет, а то и еще в тысячу раз старше. Я не раздумывая пошел бы за ней до самых Адовых врат. И все же…
«Жаль, что ты не можешь объяснить, как следует, — сказал я. — Говоришь и говоришь загадками».
Мне не было страшно, хотя я не смог бы вам объяснить почему. Я доверился Лэтти, как в тот раз, когда мы отправились на поиски косматого существа под оранжевым небом. Я верил в нее, а это означало, что пока я с ней, мне ничего не грозит. Для меня это было так же очевидно, как то, что трава зеленая, у роз есть шипы, а кукурузные хлопья на завтрак сладкие.
Мы пошли в дом через парадную дверь. Она была открыта — я вообще не помню, чтобы ее закрывали, если только все вместе не уезжали на отдых, — и мы зашли внутрь.
В гостиной сестра упражнялась на пианино. Мы вошли. Она услышала шорох, перестала играть «Собачий вальс» и обернулась.
Она взглянула на меня с любопытством. «Что там вчера случилось? — спросила она. — Я думала, с тобой что-то стряслось, а когда мама с папой вернулись, оказалось, ты просто ночуешь у друзей. С чего это они вообще стали говорить, что ты у друзей? Нет у тебя никаких друзей. — Тут она заметила Лэтти Хэмпсток. — А это еще кто?»
«Моя подруга, — ответил я. — А где этот жуткий монстр?»
«Не называй ее так! — взвилась сестра. — Она хорошая. У нее тихий час».
Про мою одежду сестра ничего не сказала.
Лэтти Хэмпсток вытащила из сумки сломанный ксилофон и бросила его в груду игрушек, которая скопилась между пианино и незакрытой синей коробкой с игрушками.
«Ну вот, — сказала она. — Теперь самое время пойти поздороваться».
Страх шевельнулся в душе, защекотал сердце. «Ты хочешь сказать, пойти к ней в комнату?»
«Ага».
«А что она там сейчас делает?»