Океан — всего лишь снежинка за четыре миллиарда миль отсюда
Шрифт:
Торби сидел на гребне высоченной дюны и любовался закатом, диктуя путевые заметки одному из своих сталкеров и раздумывая над тем, откуда лучше снять Борей, когда он будет проходить над северным полюсом. Вдруг журналист почувствовал легкую вибрацию, и микрофон, который был вделан в его шлем и в последние несколько дней лишь иногда негромко потрескивал, начал громко резонировать на низких тонах — звук был похож на гудение трубы, или на звон огромного колокола, или на эхо в горах.
Дюна под ним вдруг качнулась, словно океанская волна, очнувшаяся после долгого сна, и он кувырком полетел вниз по ее наветренному западному склону, скользя и переворачиваясь, — в глазах мелькали то облака, то песчаные
Журналист собрался с силами, вскочил и широким шагом направился вверх по откосу. Ему понадобилось чуть больше минуты, чтобы взобраться обратно на гребень дюны, а тем временем басовые ноты в его микрофоне сменились оглушительным грохотом литавр. Солнце уже вплотную подошло к горизонту, с минуты на минуту могло начать темнеть — из-за меньших размеров солнца и короткой линии горизонта сумерки на Марсе были совсем короткими.
Треск в микрофоне не утихал, так что Торби пришлось включить рацию погромче.
— С тобой все в порядке?
— Вроде да. Меня завалило, но я выбралась.
Тут он увидел, как далеко внизу Леоа карабкается по подветренному склону.
— Поющие пески, — сообщила она. — Возможно, это было одно из их последних выступлений. Звук отражается от соседних дюн, одна дюна заставляет звучать и колебаться другую, та следующую, и так пока все дюны, отражающие звук данной частоты, не закачаются, обрушивая песчаные лавины, и не зазвучат единым хором. Мне довелось познакомиться с ученым, который расставил микрофоны по всей этой территории, так что теперь он может по карте показать, как всего за пару часов пение песков передается от одного берега Песчаного моря до другого. Скоро эти пески замолчат навсегда.
— Точно так же, как когда-то замолчал прибой Борейского океана, — заметил Торби, помня, что их пишущие микрофоны все еще включены, а потому считая необходимым возобновить словесный поединок.
Неподалеку один за другим выныривали из песка их сталкеры. Сначала на поверхности показывалась голова на тонком стержне, потом появлялся весь сталкер. Он тут же принимался вытряхивать песок из своих аудиорецепторов, по форме напоминавших воронки. Отряхнувшись, сталкеры как ни в чем не бывало занялись своим делом — опять деловито зашныряли вокруг по песку — ни дать ни взять мыши на ходулях с колесиками.
— Время поющих песков подходит к концу. Совсем скоро наступит время шумящих волн. А на границе времен произойдет коллапс невиданных масштабов.
Похоже, Леоа не нашла что ответить, или просто не захотела отвечать на очередное «назидание» — она вернулась к своему занятию, он — к своему.
Включилась встроенная в скафандры система защиты от песка и пыли — в сумерках Торби увидел, что костюм на Леоа как бы слегка задымился, а потом пошел полосами. Они закончили работу при свете фонарей, которыми были оснащены сталкеры, и легли отдохнуть на мягком песке с подветренной стороны дюны — на свежей осыпи это было совсем безопасно.
— Торби, — вдруг сказала Леоа, — мне кажется, эта затея не прославит никого из нас.
Торби в это время устраивался поудобнее.
— Ты права, — ответил он, — скорее всего, нет.
— А ты ведь однажды уже был знаменит.
— Знаешь, слава не слишком ощущается, пока она есть, — заметил он. — Осознать себя знаменитостью так же сложно, как разглядеть себя в зеркале, стоя посреди зала, где полно народу. В общем, из-за этого вряд ли стоит переживать. Мне нравится снимать документальные фильмы и продавать их телеканалам, и мой нынешний тип славы под названием «Интересно, что с ним стало дальше и где он сейчас» меня не так уж удручает. Мой звездный час — в прошлом, так что, кажется, меня уже почти оставили
Торби любовался Фобосом, показавшимся в южной части неба. Здесь, на севере, он никогда не был виден полностью, всегда лишь наполовину.
— Если бы кто-нибудь из супермоделей или звезд эстрады по недоразумению потерялся в поющих песках, журналисты раструбили бы об этом по всей Солнечной системе. А если мы потеряемся здесь и ты убьешь меня, а потом съешь, чтобы выжить, об этом разве что мельком упомянут в новостях. Документальные фильмы смотрит полпроцента зрителей. Даже пиратские копии с наших фильмов не делают. — Леоа тяжело вздохнула. — И еще я вот что подумала. Основные телеканалы ни в одной передаче не сообщили о том, что два ведущих тележурналиста, реализующих в своем творчестве принципы реализма-пуризма, находятся сейчас на Марсе, работая над проектом, посвященным одному из наиболее значимых событий программы Всеобщего Процветания за последние несколько столетий — восстановлению Борейского океана. И уж конечно, никого не интересует тот факт, что прежде между нами часто возникали конфликты, из чего можно сделать вывод, что мы наверняка недолюбливаем друг друга. О нас вряд ли покажут даже сюжет типа «Может быть, они помирятся и даже займутся любовью?», хотя обычно именно такие сюжеты публике и подавай. Не говоря уж о том, что один из нас, будучи подростком, совершил самый длинный велосипедный заезд за всю историю. А ведь пару лет назад, помню, я видела передачу, где рассказывали про странное хобби — чтение текстов с бумажных носителей. Двое каких-то парней настолько прониклись духом ретро, что принялись переписывать книги от руки. Только представь, они стали делать настоящие рукописные книги, вроде тех, что читали наши предки в глубокой древности. А в прошлом году я видела передачу о кузнецах и их ремесле. Видимо, наше ремесло совсем умерло, раз о нас совсем позабыли.
— Думаю, причина забвения как раз в том, что наше ремесло пока еще не умерло окончательно. Да, оно устарело, но не настолько, чтобы быть интересным в качестве артефакта прошлого.
Торби смотрел в небо и все не мог понять, кажется ему или нет, будто Фобос прямо на глазах движется на восток, смещаясь все ближе к экватору. В конце концов журналист решил, что ему это не кажется.
— Может, нам стоит попросить какого-нибудь кузнеца выковать для нас колесницу, а потом по очереди кататься на ней, запрягая друг друга? Получился бы неплохой видеосюжет.
— Да уж, пожалуй.
Тут в наушниках послышались странные шорохи. Торби повернулся и увидел, что Леоа поворачивается на другой бок, устраиваясь поудобнее, и в ее микрофоне, видимо, раздается шорох песка, отталкиваемого системой защиты скафандра.
— Знаешь что, — сказал Торби, — раз уж ты так хотела, чтобы я пожалел об утрате чего-нибудь из здешнего пейзажа, я, пожалуй, признаюсь, что наконец-то нашел то, чего мне действительно жаль. Мне жаль Фобоса. Он очень красивый здесь, на дальнем севере.
— Рада, что хоть что-то тронуло твою душу. А то мне уже стало казаться, что ты ждешь не дождешься момента, когда все это погибнет.
— Зрелище будет так себе. Ведь Фобос разлетится вдребезги еще при прохождении сквозь астероидные кольца, так что его гибель не станет событием класса ЯГВЭ. В течение месяца он будет казаться яркой точкой в довольно живописном метеоритном дожде, а потом, где-то через пятнадцать марсианских лет, этот дождь иссякнет. Я даже не собирался снимать это явление. Фобос мне нравится таким, как сейчас. Я и не представлял, что на севере он виден лишь наполовину, потому что проходит по низкой орбите над самым экватором, и что за ним так интересно наблюдать, ведь из-за низкой орбиты он очень быстро перемещается по небу — так быстро, что мне кажется, будто вижу, как он движется.