Океан. Выпуск двенадцатый

Некрасов Андрей Сергеевич

Но разглядывать мне некогда. Все мое тело обволокла промозглая сырость, я поспешно ныряю в рубку и опять становлюсь за спиной старшины. Залив начинает вилять и сужаться, и старшина то и дело перекладывает рукоятку манипулятора то вправо, то влево. А берега все сжимаются и сжимаются, и кажется, что они вот-вот сойдутся и дальше нам идти будет некуда.

— Смотреть внимательнее! — доносится из динамика голос вахтенного офицера.

— Входим в горло, — поясняет старшина и весь как-то подбирается.

Горло залива узкое, и от рулевого, наверное,

требуется большое искусство, чтобы провести через него корабль. Я отхожу в сторону, чтобы ненароком не помешать старшине. Но лицо у него спокойное, лишь щеточки усиков чуть заметно подрагивают. А у меня даже мурашки пробегают по телу, когда я смотрю на стремительно пробегающие в нескольких метрах от бортов отвесные скалы.

Но корабль благополучно проскакивает горло, и перед нами распахивается вся ширь океана. Это происходит как-то внезапно, видимо, еще и потому, что здесь нет дождя, светит солнце, а на небе ни облачка.

В учебном отряде мы проходили практику на кораблях, дважды выходили в море, но плавали вблизи берегов и такого ощущения бескрайности испытать не довелось. А здесь, куда ни глянь — всюду только вода и небо. И корабль, казавшийся в гавани громадным железным чудовищем, здесь стал вдруг маленьким, затерявшимся в этом необозримом пространстве. И начинаешь невольно испытывать странное чувство своей мизерности и беспомощности.

Впрочем, когда смотришь вдаль, океан кажется спокойным и добрым. Но вблизи, у самого борта, он злой. Он даже позеленел от злости, сердито плюется брызгами, наскакивает на корабль, бьет его в борт, и эхо этих ударов гулко отдается в стальном чреве корпуса. Корабль нервно вздрагивает, точно испуганный конь, волна то и дело сбивает его с курса, и Охрименкову нелегко обуздать его. Старшина, по-моему, только делает вид, что легко с ним управляется.

— Для крещения вам погодка выдана, как по заказу, — говорит он. — Может, только к вечеру разгуляется. Вон перистые облака появляются, а они, как правило, к ветру.

А меня уже и сейчас поташнивает. Особенно когда смотрю на гюйсшток, который вычерчивает то в океане, то в небе замысловатые фигуры. От него у меня и начинает кружиться голова. Поэтому стараюсь смотреть на руки старшины и картушку гирокомпаса.

— Поворотный буй, прямо по носу, дистанция двенадцать кабельтовых! — докладывает сигнальщик.

— Есть! — отзывается вахтенный офицер.

И тут же через открытую дверь штурманской рубки слышится доклад капитан-лейтенанта Холмагорова на главный командный пункт:

— Товарищ командир, до поворота на новый курс осталось три минуты.

— Есть! — доносится голос командира корабля. — Ложитесь на курс сорок пять градусов.

Капитан-лейтенант Холмагоров входит в ходовой пост и смотрит прямо по носу. Вскоре и я вижу, как пляшет на волне оранжевый поплавок буя, возле него пенится вода, и кажется, что это чья-то голова торчит из-под кружевного воротничка. Когда мы поравнялись с буем, Холмагоров скомандовал:

— Право руля! Курс сорок пять!

Отрепетовав команду, старшина второй

статьи Охрименков перевел ручку манипулятора, и нос корабля плавно покатился вправо. Курсовая черта остановилась точно на цифре «45».

— На румбе сорок пять!

— Так держать.

Капитан-лейтенант Холмагоров направился было снова в штурманскую выгородку, но вдруг остановился и удивленно спросил:

— А пеленгатор почему не зачехлили?

Я глянул на левое крыло мостика и обомлел: чехла на пеленгаторе не было.

Старшина второй статьи Охрименков вопросительно посмотрел на меня.

— Я крепко привязал, узел затянул туго, — начал было пояснять я, но старшина прервал меня:

— Виноват, товарищ капитан-лейтенант, я не проверил, а надо было самому посмотреть.

— Тесемки были мокрые? — спросил у меня Холмагоров.

— Так точно!

— Тогда все ясно. На ветру тесемки высохли, узел ослаб, и чехол слетел. Посмотрите, может, зацепился за что.

Я выскочил на крыло мостика. Ветер, острый, как нож, с маху полоснул меня, обжег и чуть не сорвал с головы берет, но я вовремя подхватил его и сунул за пазуху. Теперь корабль шел лагом к волне, его валяло, как ваньку-встаньку. Ветер снимал с верхушек волн белую стружку пены, будто стесывал гребни рубанком.

Вслед за мной вышел на крыло мостика и Холмагоров. Он тоже окинул взглядом надстройки. Чехла нигде не было.

А океан сплошь усыпан барашками, лишь за кормой протянулся гладкий и ровный след кильватерной струи.

— Смотрите, как по ниточке Охрименков ведет, — залюбовался следом Холмагоров.

Но когда мы вернулись в ходовой пост, капитан-лейтенант упрекнул старшину:

— Прежде чем с человека что-то потребовать, надо его сначала научить.

— Виноват, товарищ капитан-лейтенант!

Холмагоров задумчиво смотрел на меня. Ожидая его разноса, я сначала невольно съеживаюсь, потом вытягиваюсь в струнку. Но разноса не последовало. Вместо этого Холмагоров предложил:

— А ну-ка, Севастьянов, становитесь вместо старшины на руль.

Охрименков уступил мне место за рулем. Едва положив руки на манипулятор, я почувствовал, что удерживать корабль на курсе не так-то просто. Легкость, с которой делал это старшина, была только кажущейся. Волна то и дело сбивала корабль с курса, и я сразу же проскочил заданный курс на четыре градуса.

— Вы поспокойнее, — советует старшина. — Давайте на первый раз я буду вам подсказывать. Так. Отводи… Одерживай… Так держать! А вообще-то это надо знать, как таблицу умножения. Точнее, не столько знать, сколько чувствовать корабль. Это потом само придет.

А пока ко мне ощущение корабля не приходило, волна снова сбивала его и он начинал рыскать на курсе. Заглянувший в пост штурманский электрик старший матрос Голованов иронически ухмылялся.

— Вы не на нос смотрите, а больше за картушкой компаса следите, — подсказывал старшина. — Но и вперед не забывайте поглядывать. Сейчас мы одни, а когда в строю идем, можно наскочить и на другой корабль.