Океан. Выпуск пятый
Шрифт:
Море приучило Макарыча не показывать своих чувств: смотришь на него — и видишь абсолютно спокойного человека, будто он специально за этим и пришел сюда за 6000 миль от Родины, чтобы неделями не видеть ни одного рыбьего хвоста. И только, пожалуй, по преувеличенной заинтересованности, с какой Макарыч осматривает и пересматривает свои снасти, можно догадываться, как тяжело дается ему это затянувшееся безрыбье.
Кончается очередной день. Над океаном повеяло приятной прохладой. Моряки, в свежевыстиранных рубашках и отутюженных шортах, чистые и выбритые, рассаживаются за столы, установленные на верхней палубе, чтобы за долгими разговорами и не менее долгими настольными играми добить еще один
СПАСИБО ТЕБЕ, КАШАЛОТ!
Кончался очередной день рейса — такой же обычный и невыразительный, как и предыдущие. Было часов 6 вечера. Солнце уже «шло на посадку», когда наблюдатели заметили несколько бревен, плывущих навстречу судну. Об этом немедленно сообщили в ходовую рубку по трем причинам: во-первых, при этом потрясающем однообразии даже бревна — это тоже событие; во-вторых, если судно наскочит на бревна, можно повредить корпус или винт и, в-третьих, около плавающих предметов часто концентрируются косяки рыбы.
Как всегда в подобных случаях, сразу же к штатным наблюдателям присоединился десяток добровольцев, и все стали с интересом рассматривать эти бревна. И каково же было удивление, когда бревна начали фонтанировать. Они оказались не поваленными ураганом деревьями, а живыми кашалотами! Видимо, чтобы окончательно развеять наши заблуждения, на поверхности появилась ужасно некрасивая голова одного из морских гигантов, похожая на авиационную бомбу эдак тонн на десять, и начала открывать и закрывать свой рот, напоминающий ковш гигантского экскаватора. Создалось впечатление, что кашалот исполнял песню. Потом он нырнул и продемонстрировал нам свой хвост. Затем этот хвост начал шлепать по воде с такой силой, что брызги взлетали вверх метров на двадцать.
Пока кашалоты развлекали нас, в стороне показался еще один здоровенный кит, пасшийся в гордом одиночестве на солидном расстоянии от своих расшалившихся собратьев. Но что это? Вокруг него внезапно закипела вода, и на поверхности появился косяк тунцов — эдаких резвых бычков килограммов по пятьдесят. Они были в превосходном настроении, выпрыгивали из воды в полный рост и, выполнив свой трюк, шлепались о поверхность океана, уступая место новым исполнителям. Видимо, вместе с китом они охотились на какую-то рыбную мелкоту.
Решение идти в замет было принято мгновенно. То, что в неводе может запутаться кит и разворотить всю сеть, — это капитана не пугало: он хорошо знал, что киты никогда не попадают в сети — почувствовав опасность, они ныряют на большую глубину и уходят из зоны обмета. А вот с точки зрения рыбалки присутствие кита даже полезно: тунцы во время замета будут держаться около этого гиганта и не станут метаться в разных направлениях.
Быстро спустили бот, на него передали капроновый трос, привязанный к неводу, уложенному в виде высокого, неуклюжего горба на корме траулера. Наше судно начало набирать скорость: малый ход, средний, полный, самый полный… Траулер задрожал словно под ударами пневматических молотков. Казалось, что двигатель вот-вот выпрыгнет из корпуса. Судно поравнялось с косяком.
— Отдать невод! — Помощник мастера добычи, стоявший на корме, отдал стопор, и огромный невод шуршащим каскадом капронового полотна начал сходить в воду. Все дальше отходит траулер от стоящего на месте ботика, и вскоре на воде начал вырисовываться белоснежный овал поплавков образующих верхнюю кромку невода.
Сначала тунцы, увлеченные охотой, не замечали судна, не слышали грохота двигателя и шума сходящего в воду невода, но когда траулер описал половину окружности вокруг косяка, они забеспокоились и бросились наперерез курсу судна. Мы были готовы к этому, и, когда косяк приблизился, старший помощник капитана, стоявший на баке, выстрелил
Когда закончили замет, перед нами возникло редкое и волнующее зрелище: безмятежно плавающий кит, окруженный стаей играющих тунцов, и все это — в обрамлении из белых пробковых поплавков. Вскоре кит исчез — наверное, шум стягиваемого стального троса насторожил его, и он счел за благо занырнуть — только его и видели. Косяк тоже исчез. Всех мучил вопрос: последовали ли тунцы за китом и поднырнули ли под нижнюю кромку невода или просто слегка приглубились?
На капитана Ивана Данилыча было страшно смотреть. Босиком, в одних трусах, он метался по верхнему мостику, напоминая взмыленного коня во время скачек, боксера на ринге — одним словом, бойца во время жаркой схватки. Его огромная двухметровая фигура загромождала весь мостик. Можно было залюбоваться очень выразительными, экспансивными жестами капитана — для связи с ботом. Правда, для этой цели имелась переносная радиостанция, но Данилыч приучил экипаж бота понимать капитанские распоряжения без современных технических средств, а по взмахам его рук, по положению корпуса. Ну, а если на боте, не дай бог, что-то делали не так, Данилыч засовывал в рот четыре пальца и молодецким посвистом наставлял моряков на путь истинный.
Капитан заметно нервничал и подгонял мастеров добычи: «Быстрее, ребята, берите невод, быстрее…» Макарыч и его помощник и без того понимали, что нужно торопиться, и вместе со своими подчиненными — матросами промысловой команды — работали на пределах своих возможностей.
В воде оставалось уже совсем немного невода, но на поверхности не было ни одного тунца, что дало основание нашим штатным пессимистам высказать рабочую гипотезу, что берем пустыря. И вдруг один из матросов закричал что-то нечленораздельное, показывая за борт. Все посмотрели и обмерли: вода забурлила, и на поверхность воды внутри невода всплыл большой косяк. Встревоженные рыбы вслед за вожаком начали совершать сверхскоростные броски в разные стороны, но всюду натыкались на прочное полотно сети.
Нужно было видеть ликование, неуемную радость, восторг людей, впервые за много дней познавших радость победы. Капитан приказал остановить выборку. Пустили в дело каплер — большой черпак, сделанный из сети. Его, словно ведро в колодец, опускали в невод и каждый раз выгружали на палубу несколько больших, неистово бившихся тунцов.
Теперь хозяином положения стал мастер обработки. Под его руководством приступили к разделке и заморозке рыбы. Работали всю ночь в сумасшедшем темпе — на открытой палубе при тридцатиградусной жаре долго рыбу не продержишь.
Улов оказался настолько крупным, что вся рыба не поместилась в морозильные камеры, поэтому значительную часть тунца уложили в трюм, куда предварительно нагнали холод, и там хранили его до тех пор, пока шла заморозка улова. Когда первую «порцию» тунца заморозили, шатающиеся от усталости матросы «выбили» его из камер и, поместив твердокаменные тушки в рогожные мешки, уложили в трюм, а освободившиеся камеры загрузили следующей партией тунца.
И снова потекли обычные, будничные дни, но теперь уже в настоящем промысловом режиме: утром замет, вечером второй замет, потом разделка улова, заморозка, «выбивка» камер. На протяжении многих дней на палубе не было видно ни одного доминошника, почти никто не смотрел кино, судно как бы вымерло, и только иногда мелькнет небритая тень с воспаленными от бессонницы глазами и снова исчезнет в трюме или в морозилке.