Океан. Выпуск тринадцатый
Шрифт:
— Но ведь все это открывало доступ возможному злоумышленнику в погреба.
Урусов тяжело вздохнул.
— Врать не хочу, но этому обстоятельству я не придавал значения… Вернее, — уточнил он, — не подумал об этом…
Члены комиссии переглянулись. Версия Крылова подтверждалась даже в мелочах.
— Но как такое все же стало возможным? — спросил Крылов вызванного после Урусова старшего офицера, капитана 2-го ранга Городысского.
Тот усмехнулся:
— Устав — это устав, а жизнь — это жизнь. Требования устава подчас расходятся с требованиями, предъявляемыми каждой минутой жизни корабля. Попытки совместить
— Вот и попробуй разберись во всем этом! — ворчал Крылов, когда Городысский покинул каюту.
Но разобраться «во всем этом» было необходимо, и комиссия продолжала работу.
МАСТЕРОВЫЕ С ПУТИЛОВСКОГО
— Кто, кроме членов команды, бывал на корабле?
— На «Марии» немало незавершенных работ. Поэтому, когда линкор стоял на якоре, на нем работало до ста пятидесяти мастеровых от разных заводов.
— Какие работы были так или иначе связаны с погребами? Особенно с первой башней?
— В бомбовом погребе первой башни работали четверо мастеровых Путиловского завода.
— Чем они занимались?
— Устанавливали лебедки.
— В какие часы?
— Приходили они на «Марию» примерно в семь тридцать. Заканчивали работу в шестнадцать часов. Правда, были в этом смысле и исключения: экстренные и ночные работы.
— Как проверялись люди, допускаемые на корабль?
— Теперь можно сказать — плохо. Поименной проверки на берегу не велось. После прибытия людей на борт уточнялось лишь их число. Поименные же списки представлялись старшим из мастеровых каждой партии.
— Значит, при такой системе один человек или даже группа людей могла не только проникнуть на корабль под видом мастеровых, но и оставаться там столько, сколько им могло понадобиться?
— Выходит, что так…
Все происходящее начинало уже напоминать членам комиссии бег на месте. Дело не только не становилось более ясным, но все более и более запутывалось.
Установить истину было невозможно: многие погибли, другие всё помнили лишь приблизительно. При существовавших на корабле порядках удивляться тут было нечему, и комиссия за неимением более точных данных, посовещавшись, вынуждена была записать в решении:
«…Показания мичмана Мечникова, на вахте которого съехали последние четыре мастеровых Путиловского завода, работавшие в бомбовом погребе 1-й башни, находятся в противоречии с показаниями нескольких нижних чинов, которые утверждают, что в ночь с 6-го на 7 октября после 10 ч. вечера они видели двух мастеровых. Установить в точности справедливость этого показания или опровергнуть его не представляется возможным».
Клубок не распутывался. Нити, за которую можно было «потянуть», не было.
16 октября комиссия закончила свою работу. Председатель и старший член ее адмирал Маньковский поехали отдохнуть в Ялту. Крылов засел за следственное заключение. 19 октября он уже представил его главному морскому прокурору, сенатору генералу Матвеенко, включенному к тому времени в состав комиссии. Матвеенко прочел заключение и целиком его одобрил.
ТРИ ВЕРСИИ НА ВЫБОР
Петербург встретил их ледяным ветром
Настроение у Крылова было под стать этой погоде. Особенно после доклада у министра.
Тот хмуро выслушал членов комиссии. Перелистал папку, на обложке которой каллиграфическим почерком писаря было выведено: «Заключение Следственной комиссии по делу о гибели линейного корабля «Императрица Мария».
— Кто автор? — Министр постучал пальцем по столу.
— Крылов… Но после обсуждения принято комиссией единогласно для дальнейшего направления…
— Что ж, оставьте…
Министр только старался казаться равнодушным. Как только члены комиссии покинули его кабинет, он начал скрупулезно изучать дело.
В докладе подробно описывалось все, что произошло на «Императрице Марии».
Причины? Комиссия останавливалась на трех возникших у нее версиях:
«1. Самовозгорание пороха.
2. Небрежность в обращении с огнем или порохом.
3. Злой умысел».
Рассмотрев подробно первую версию, комиссия пришла к выводу, что «обстоятельств, при которых известно, что может произойти самовозгорание пороха, не обнаружено». А потому «предположение о самовозгорании пороха является маловероятным».
По версии второй комиссия высказывалась менее категорично, отмечая «некоторую допустимость предположения о возможности возникновения пожара от небрежности или грубой неосторожности».
Всем известная научная добросовестность Крылова заставила его сделать здесь следующую оговорку:
«Из всей прислуги, находившейся в первой башне, спасся тяжко обожженным лишь один человек, и, значит, высказанное допущение остается лишь маловероятным предположением, причем нельзя даже утверждать, был ли кто-либо в это время в крюйт-камере или нет».
Соображения по версии третьей были перечитаны министром три раза.
«Комиссия считает необходимым разобрать и третье предположение…
Злой умысел — вероятность предположения не может быть оцениваема по каким-либо точно установленным обстоятельствам. Комиссия считает лишь необходимым указать на сравнительно легкую возможность приведения злого умысла в исполнение при той организации службы, которая имела место на погибшем корабле:
а) крюйт-камеры заперты не были, ибо в них всегда был открыт доступ из самой башни;
б) башня вместе с зарядным отделением служила жилым помещением для ее прислуги в числе около 90 человек, следовательно, вход и выход из башни кого-либо, особенно в форменной одежде, не мог привлечь ничьего внимания;
в) чтобы поджечь заряд так, чтобы он загорелся, например, через час или более после поджога и этого совершенно не было видно, не надо никаких особенных приспособлений — достаточно самого простого обыкновенного фитиля; важно, чтобы злоумышленник не мог проникнуть в крюйт-камеру, после же того, как он в нее проник, приведение умысла в исполнение уже никаких затруднений не представляет;
г) организация проверки мастеровых не обеспечивала невозможность проникновения на корабль постороннего злоумышленника, в особенности через стоявшую у борта баржу; проникнув на корабль, злоумышленник имел легкий доступ в крюйт-камеру для приведения своего замысла в исполнение».