Океан. Выпуск второй
Шрифт:
Валерий Иванович на вытянутых руках показал капитану железный прут, на одном конце которого была приварена четырехугольная металлическая пластинка. Это была обыкновенная бирка, с помощью которых Савченко метил стропы с крабами, устанавливая очередность отправки уловов на конвейер, ведущий в цех срывки панциря.
Илья Ефремович выслушал нехитрую историю. Оказывается, один из рабочих цеха обработки, подавальщик крабов, уговорил своего напарника «механизировать» процесс подачи крабов на конвейер. Напарник сел за лебедку и стал вытряхивать крабов со стропа с ее помощью, а это категорически запрещено, потому что в таком случае получается много брака.
Уставшему от недосыпания завлову подобная подача крабов, которых с таким трудом ловят его парни, не понравилась, и он, взвинченный неопределенностью нынешнего дня, сделал резкое замечание рабочим. Один из них сказал, что плевать хочет на завлова, ибо подчинен начальнику цеха обработки. Он, как и завлов, был тоже взвинчен, но по другой причине. Он уже которую неделю работал по пятнадцать — восемнадцать часов в сутки, делал по три-четыре нормы и тоже очень устал.
Когда завлов заорал, рабочий в пылу спора замахнулся на него железной биркой…
— Значит, замахнулся? — спросил капитан, слегка улыбаясь.
— Замахнулся, — осторожно отвечал Валерий Иванович, — но его схватил за руку приемщик крабов Савченко.
Капитан продолжал улыбаться:
— Ну молодец Савченко, не ожидал от него такой решительности! А дальше что было?
— Я пошел к вам и говорю, что буду писать рапорт.
— Не надо, — с легкой улыбкой сказал Илья Ефремович, — вы погорячились и рабочий погорячился. Вы заорали, он замахнулся… Квиты!
— Да? Если бы не Савченко, я, быть может, уже в лазарете лежал бы, — возразил молодой завлов.
Капитан нахмурился и подумал о том, что у него и у всех на флотилии возбудимость выше нормы, но надо держаться, черт возьми! Держаться, стиснув зубы, и пример выдержки, мужества должен подавать прежде всего он, капитан, на которого с некоторых пор накатилась «полоса», но все равно она когда-то кончится. «Я, наверное, сейчас расплачиваюсь за все свои старые удачи, — подумал Илья Ефремович. — Их ведь у меня было много, тогда хорошо было! На «Никитин» шли лучшие рабочие, старшины. Всем хотелось быть рядом с везучим капитаном, а теперь… Люди неудачливых не любят, таков закон».
Ефимов нисколько не сердился на тех, кто покинул «Никитин» в трудное время. Это лично для него наука, урок на будущее. И прав он был, когда у него хватило мужества сказать на одном из заседаний партбюро: «Мы здесь мечем громы и молнии, осуждаем тех, кто увольняется от нас. Мол, они изменяют «Никитину». Нет, это свидетельство наших просчетов, слабой воспитательной работы в коллективе, который оказался жидким. Мы поддались одной, но не главной цели: выполнять и перевыполнять план, чтобы побольше заработать. А вот о том, чтобы воспитывать в людях особое, коммунистическое отношение к труду и создавать в коллективе такую нравственную атмосферу, чтобы никто жить без нее не мог, мы несколько забыли. И я в первую очередь осуждаю себя как капитана и директора».
И этот умница Петрович, председатель судкома, поддержал его тогда, сказал, что верно, надо начинать с нуля: создавать сплоченный, дружный коллектив из тех, кто есть, опираясь прежде всего на коммунистов флотилии. Будет очень трудно, но иного выхода нет; иначе «полоса» никогда не кончится…
Капитан-директор вздохнул и поднял глаза на Валерия Ивановича.
— Валерий, — сказал он как можно убедительнее, — будет
— А он? — оторопело спросил завлов. — Он больше меня виноват!
— Он, быть может, и не принесет вам ответное извинение, но задумается. Обязательно задумается! Да… и еще вот что. Идите на мостик и дайте во Владивосток, Гидрометеорологическому институту, радиограмму. Сообщите наши координаты. Что они там думают про погоду в нашем районе и какой порекомендуют курс, если и нас захватит циклон. Я думаю, о разнобое в прогнозах они знают.
— Будет сделано. Разрешите идти?
— Минуточку. Я вас прошу быть все время на мостике и держать постоянную связь с мотоботами.
Первый, самый утренний строп крабов на «семерке» взяли с двух перетяг сетей, а в каждой перетяге — пятьдесят сетей, каждая сеть — длиной 30—40 метров. Это было неплохо, но дальше крабов пошло больше. И главное, что особенно радовало ловцов, почти не было прилова самки и молоди. Шли крупные, как на подбор, самцы по два-три килограмма. Серега бил их своим аккуратненьким, с плексигласовой ручкой крючком и приговаривал:
— Между глаз — раз! — и в торбу. Между глаз — раз…
Батаев был на лебедке, которой поднимают со дна порядок сетей. Лебедка поскрипывала, шла без пробуксовки. Вася подхватывал сеть и вместе с Олегом Смирновым подавал ее на стол, около которого, по трое с каждой стороны, стояли ловцы. Они били крабов и выпутывали их из сети. Костя был на подхвате. Он укладывал мокрые сети во второй трюм, отвязывал вешки, крупные, с человеческую голову, наплава. Улов же складывали в первый трюм и на нос, пока навалом, а как положено — рядами, брюхом вверх — будут укладывать позже, во время перехода к плавзаводу. Костя следил лишь за первым, внешним рядом и за углами, иначе при подъеме строп может развалиться. В углы он укладывал самых крупных крабов, в центре оставались те, что помельче.
Карпович стоял на корме, широко расставив ноги, и рулил, следил за ходом бота. Бот должен идти с той скоростью, с какой выбирается сеть. Старшина был в яловых высоких рыбацких сапогах, в ватных брюках и в телогрейке нараспашку. На голове рыжеватая шапка из нерпы, которая два года назад случайно попала в сети «семерки» и продолжила свою жизнь в ином качестве — бездушной, но очень удобной для рыбака вещи. Карпович курил «беломорины» одну за другой, поглядывал на компас, на горизонт, через каждые полчаса брал из рубки Василия Ивановича телефонную трубку, выходил на связь с базой.
— «Семерка», «семерка», — взывал беспокойный голос завлова с мостика, — как дела? Прием!
— Норма, — односложно отвечал старшина. — Норма, говорю. Прием!
— Женя, у нас тоже норма, но от связи не уклоняйся! Пока! Вызываю «Азик», ты слышишь? Прием!
Серега, иногда поглядывая на старшину, стал размышлять о том, что на свете есть несправедливость. Вот, например, старшина стоит себе на корме, правит ботом, иногда прибавляет газу или убавляет и курит, когда захочет, а они, ловцы, трудятся — аж гай шумит! Но, конечно, и там и здесь работа, только разная и разная оплата. Вот они привезут краба, который попал в их сети. Это сырец, платят не за него, а за продукцию, за консервы, получившиеся из сданного на завод сырца. Старшине положено одно за сто ящиков консервов, рядовому ловцу — на треть меньше. Хорошо, что Сереге повезло и он зачислен как помощник, на два рублика меньше получит он, чем Карпович за каждые сто ящиков.