Океанавты (сборник)
Шрифт:
Я стал рассказывать как это было. Я рассказывал долго, подробно. Ружена слушала не перебивая и, казалось, совершенно безучастно. Но это только так казалось, потому что иногда она поднимала руки к лицу и сжимала щеки ладонями, словно сдерживая вот-вот готовый вырваться горестный возглас. Я рассказывал, не скрывая и не смягчая абсолютно ничего, не щадя ни ее, ни себя — я хорошо понимал, что сделаю доброе дело, если сумею погасить в ее глазах это странное ждущее напряжение, и смутно догадывался, что если этого не сумею сделать я и сейчас, то этого не сможет сделать никто никогда…
Незаметно
— Вот и все… — закончил я, сделав на последнем слове рассчитанное заранее затяжное, но твердое ударение.
— Вот и все… — чуть слышно сказала она, повторив мою интонацию.
Я протянул ей сверток. Белые пальцы Ружены безразлично ощупали целлофан.
— Что здесь? — спросила она.
— Ласты. Его… Это традиция.
Она помолчала.
— Игорь, — сказала вдруг. — Вы опытный врач. Вы хирург. Это было очень больно, но сразу и… видимо, навсегда.
Она все поняла: мой приезд, мое намерение объяснить все до конца, и ей и себе, мой умышленный беспощадный рассказ и даже заранее рассчитанное ударение… Что ж, быть может, так лучше. У нас у обоих возникла необходимость переступить чудовищную грань по эту сторону непоправимого. Но я сделал это чуточку раньше, она же делает это сейчас. И я пытаюсь помочь. Я знал: такие тяжелые раны умеет лечить только время. А я — лишь в роли его ассистента…
— Смотри, Томашек! — раздалось где-то рядом. — Они еще стоят! Я говорила, что это счастливое место!
Зазвенел, удаляясь, девичий смех.
Смеются… И правильно делают. Для них мы с Руженой — просто влюбленные. Они и не знают, что между нами лежит океан человеческих судеб.
Я взглянул на Ружену. Она смотрела в вечернюю мглу над заливом. Там плыли огни уходящего в море пассажирского лайнера. Я с грустью подумал, что вот сейчас должен оставить ее и уйти.
— Игорь, — сказала она. — Расскажите мне о себе…
ЧЕРДАК ВСЕЛЕННОЙ
ГЛАВА 1
Приятный голос:
— Нет, я не спал. Томит меня предчувствие беды… Оседланы ли кони?
Настороженное фырканье коней, звон сбруи.
Менее приятный голос:
— Все сделано, как приказать изволили вы, сударь.
— Тогда в дорогу! Пусть звезды нам осветят ранний путь.
Крик совы и легкий ветерок с ночными запахами трав. Приближающийся конский топот.
И вдруг, как выстрел:
— Не торопитесь, шевалье!
Голос нехороший, резкий. Перестук копыт и храп осаженного на скаку коня.
— Граф де Ботрю?!
— Он самый! К вашим я услугам. Продолжим давешний приятный разговор.
— Мы будем
— Луна взошла, вот славно!..
— Я готов!
— Я тоже полон нетерпения.
— Граф, защищайтесь!
Зазвенела сталь. Глеб с трудом приоткрыл тяжелые веки, перевернулся на живот и выглянул поверх подушки. Светила красноватая луна. Граф, сбросивший камзол и шляпу, теснил шевалье. Глеб посмотрел на часы — была половина третьего ночи условного времени околосолнечных станций. Шпага, выбитая из рук шевалье, натурально звеня, откатилась к журнальному столику. Глеб запустил подушкой в дуэлянтов, промахнулся — подушка пролетела сквозь конский круп и повисла на рожках виофонора. Звук и запах исчезли. Глеб уронил голову на упругое изголовье, отвернулся к стене.
— Вставайте, сир, — пробормотал, закрывая глаза, — вас ждут великие дела на чердаке Вселенной…
Это была чепуха. Которая, впрочем, когда-то имела большое значение. Но сейчас она уже никакого значения не имела. Он знал почему, но сразу припомнить не мог. И не старался. Он опять засыпал, а во сне меняется соразмерность вещей и понятий.
Он будто бы брел по гулкому лабиринту туннелей. И будто бы это не туннельные переходы станции «Зенит», прямые и светлые, а пыльные извилистые туннели из черного альфа-стекла, очень странные, с арочными сводами. И все-таки это «Зенит»…
Он брел в поисках выхода, сворачивая в боковые проходы направо, налево, — сумрачно вокруг и пусто… Выхода не было. Туннельные переходы уводили в глубь астероида дальше и дальше, обработанные стены в толще ожелезенных недр. Он понимал, что идет куда-то совсем не туда, что пора подниматься в диспетчерскую, однако выйти из бесконечного лабиринта туннелей не мог.
Наконец он входит в зарешеченный зал — какой-то очень знакомый зал, но безлюдный и темный — и узнает виварий. Не слышно обычных шорохов, визга, возни, а в дальнем конце прохода между решетками ограждений смутно виднеются две мешковатые фигуры с большими круглыми головами. Кто здесь?.. И почему в вакуумных скафандрах?
Прозрачные забрала откинуты вверх, из гермошлемов блестят настороженные глаза. Это Клаус и Поль — двое подопытных шимпанзе, те самые Клаус и Поль, которых вчера должны были транспозитировать на станцию «Дипстар», к орбите Сатурна… В поднятой лапе Клаус держит странный квадратный предмет, и под этим предметом что-то раскачивается, щелкает, а на тонкой цепочке — фигурная гиря. И вдруг открывается маленький люк, и забавная птичка шипит и жалобно стонет: «Ку-ку, ку-ку…» Великий космос, это часы!
Стрелки анахронического механизма показывают время начала эксперимента. Пора…
— Ну-ка, ребята, марш в лифтовый тамбур, да поживее!
Клаус и Поль ковыляют, пыхтя от усердия. Часы Клаус тащит под мышкой, и гиря на длинной цепочке волочится следом.
— Зачем тебе это, старик? Брось их!..
Втроем входят в кабину лифта и долго падают вниз. Поль беспокойно ухает, вертится, строит гримасы. Клаус угрюм, но спокоен. Он стар, и у него необычные для шимпанзе глаза — редко можно увидеть у обезьяны светлые глазные белки. Смотрит вопрошающе в упор, затянутой в перчатку лапой почесывая затылок шлема.