Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана
Шрифт:
– Благодарю вас, товарищ.
Платов поправил автомат, собираясь уходить, но был остановлен вопросом.
– Вы не знаете, – спросил его норвежец, – где сейчас Мельников и каковы его достижения?
– Кто это?
– Это ваш конькобежец, он приезжал к нам в Норвегию перед войной.
– Простите, не слыхал, – смутился Платов.
И норвежец, пожав ему руку, огорчился:
– Жаль… Но, конечно, война. Будь она проклята!
Семушкин сам вместе с боцманом
– Эй, – крикнул он, врываясь в барак, – кто тут есть?
В низком и длинном помещении было темно. Ровные ряды деревянных нар, поделенных на ячейки, напоминали гробы. Из угла послышался чей-то сдавленный стон, темнота зашевелилась, бледные пятна человеческих лиц появлялись отовсюду.
А прямо на Семушкина, через весь барак, пошатываясь, шел невысокий изможденный человек. Одна рука его, сжатая в кулак, была поднята в приветствии, губы слабо шептали:
– Рот фронт… Фрихитен… Руссия… Я будет друг тебя – Сверре Дельвик!
В окрестных скалах Киркенеса жители города спасались от немцев в глубокой заброшенной штольне. Никонов еще вчера отправил отряд навстречу армии, а сам с актером Осквиком спустился в эту штольню – впервые открыто пришел к норвежцам…
Маленькая девочка держала на коленях нахохлившегося петуха. Петух, видать, был вообще драчливый, но сейчас присмирел. Она ласкала его по выгнутой шее, и Никонов сказал:
– Красивый… А он поет у тебя?
– Нет.
– А почему?
– Он боится…
В спертом подземном мраке слабо чадили светильники. Над головами беженцев нависали глыбы породы, монотонно журчали известковые ручьи. Осквик ворочался в поисках места посуше, но кругом противно хлюпала стылая вода.
– Двое суток, – сказал актер. – Двое суток они уже здесь. Говорят, что русские скоро будут на Пазвиг-эльве…
Девочка с петухом задремала, а петушиный глаз светился в полумраке красноватым огоньком. Никонов осторожно погладил птицу по шершавому гребню:
– Ты еще будешь петь, – сказал он ей, и тут снаружи прогремела длинная автоматная очередь. – Осквик! – сразу поднялся Никонов, – вставай, их надо отогнать, пока они не зажгли шашки…
В провале штольни светлело звездное небо, на его фоне выднелись фигуры немцев и «хирдовцев».
– Глупцы! – орали они в провал штольни. – Вылезайте и бегите в Нарвик… Русские не знают пощады, они вырежут вас всех!..
Никонов не спеша подходил к ним – в лицо ему уперся острый луч офицерского фонаря:
– А ты кто такой? – окликнули его.
– Все равно – не запомнишь, – ответил Никонов, и грохочущий автомат запрыгал в его сильных руках.
Враги отхлынули, а из-под земли, искаженный эхом, донесся петушиный крик –
– Не уйдем, – сказал Никонов Осквику, – здесь и будем ждать наших…
Горы встают до небес; трещит лед на озерах; беснуются студеные реки; осыпаются под гул канонады иголки с еловых ветвей.
Вползают на крутизну орудия; танки дробят гусеницами тундровый камень; самолеты пронизывают небо; корабли прочерчивают горизонт океана бурунами пены.
И – люди, люди, люди… Они идут уже по земле норвежской, за ними остается шуметь в порогах грохочущий водяной рубеж. И в сердце каждого, кто хоть раз оглянулся назад, отозвалось:
– О, русская земля, теперь ты уже свободна!
День прощания
Сережка, получив ответ из училища, стал спешно готовиться к отъезду. Ирина Павловна, уже успев свыкнуться с тем, что сын должен уехать, неожиданно растерялась. Сережка, ее милый Сережка, и вдруг куда-то уедет, она не скоро его увидит. Нечто подобное такому состоянию она уже испытала прошлой осенью, когда он бросил дом, ушел в море.
А отец – большой, нарочито суровый – расхаживал по комнате, задевая плечами мебель, добродушно ворчал.
– Вот обожди, – пугал он сына, – там из тебя человека сделают, там, брат ты мой, матери нету…
Сережка только смеялся в ответ, а по вечерам, тщательно выутюжив брюки, убегал куда-то.
– Куда он ходит? – допытывалась Ирина у мужа.
– А я-то откуда знаю!..
Анфиса предстоящую разлуку переживала, пожалуй, не меньше.
– Сережа, – повторяла она, – ты не забывай писать мне.
– Ну вот еще!
– Не забудешь?
– Я же сказал…
Степан Хлебосолов кряхтел и охал на своей лежанке, его терзал ревматизм, мешал свет настольной лампы.
– Вы бы хоть погулять сходили, погода ладная, – говорил он, а за окнами металась пурга. – В кино бы сбегали, что так-то сидеть!..
Они шли в матросский клуб. На громадном экране волновалось море, скользили по волнам миноносцы, в атаку выходили, поднимаясь на редан, торпедные катера. Сережка сбоку смотрел на профиль девушки и думал о том, что думает Анфиса в этот момент, когда он думает о ней.
– Так ты пиши, – говорила она.
– А знаешь, – предложил он, когда они вышли на улицу в густой толпе солдат и матросов, – сходим ко мне!
– Ой, что ты!
– А почему нет?
– Там у тебя мама.
– Так что?
– Ну все-таки…
– Пошли! – И он привел ее домой, не испытав почему-то никакого смущения перед родителями. – Вот, – сказал просто, – познакомьтесь…
«Ах, вот оно, оказывается, что!» – улыбнулась Ирина Павловна и щелкнула Сережку по носу:
– От матери скрыл…