Оккультная или точная наука?
Шрифт:
После того, как мы в течение почти десяти лет пытались разобраться в аргументах многих ученых оппонентов, которые или признавали, или отрицали эти феномены, сейчас делается попытка решительно поставить этот вопрос перед теософами. После того, как они прочтут то, что я должна сказать, до конца, им останется использовать свои суждения по существу дела и решить, имеется ли у нас хотя бы капля надежды получить в этой четверти века если не эффективную помощь, то во всяком случае возможность быть беспристрастно выслушанными для пользы оккультных наук. Мне кажется, что мы не можем ожидать этого ни от кого, и даже от тех, чье внутреннее чувство заставило их принять реальность медиумических явлений.
И это естественно. Каковы бы они ни были, они являются людьми современной науки, хотя бы до того они и были спиритуалистами; и если не все, то, во всяком случае, некоторые из них
В этом и состоит та сложность, которая лежит в основе нынешних затруднений теософии; и несколько слов, сказанных по этому вопросу, не могут быть несвоевременными, тем более, что вся эта проблема пребывает в скрытом виде. Те теософы, которые не являются оккультистами, не говоря уж о людях науки, не могут помочь исследователям. Оккультисты-теософы работают по определенным направлениям, за пределы которых они не осмеливаются выйти. Их уста замкнуты, их объяснения и демонстрации ограничены. Что они могут сделать? Наука никогда не удовлетворится объяснением наполовину.
Знать, сметь, хотеть и хранить молчание – это столь хорошо известный девиз каббалистов, что кажется совершенно излишним повторять его здесь. Все же это может иметь смысл как напоминание. Ибо мы говорим или слишком много, или слишком мало. И я очень сильно опасаюсь, что справедливо первое. Если это так, то мы уже искупили нашу вину за это, поскольку мы первые пострадали за то, что говорили слишком много. Даже эта малость позволила ввергнуть нас в ужасные трудности четверть века назад.
Наука (я имею ввиду западную науку) должна продвигаться по строго определенным направлениям. Она гордится своей силой наблюдения, индукции, анализа и способностью делать выводы. Если ей предстоит исследовать явление аномальной природы, она должна проанализировать его до самого основания, или оставить его в покое. Именно это она и должна делать, и, как мы показали, она не может использовать какие-либо другие методы, кроме индуктивных, основанных исключительно на показаниях физических чувств. Если же эти чувства, вместе с научной проницательностью, окажутся не соответствующими задаче, то исследователи обратятся за помощью к полиции и не решатся ее использовать, как это было в истории на примере Лоудана, салемского дела о ведьмах, Морзина и др.: Королевское общество, призывающее Скотланд-ярд, и Французская академия – своих собственных стукачей, которые будут, конечно, действовать своим собственным путем, похожим на работу детективов, для того, чтобы помочь науке выйти из затруднений. Будут выбраны два-три случая «исключительно подозрительного характера» (разумеется, с внешней стороны), а остальные будут объявлены не имеющими значение и как зараженные от этих избранных. Показания очевидцев будут отвергнуты, а свидетельства недоброжелательных людей, говорящих на основании слухов, будут приняты как «неопровержимые». Пусть читатель обратится к двадцатитомным трудам де Мирвиля и де Мюссе, охватывающим свыше ста лет напряженных исследований различных явлений, проводимых наукой, и он сможет лучше оценить способы, которыми в таких случаях действовали люди науки, и часто – весьма почтенные.
Чего же можно ожидать в таком случае даже от идеалистической школы науки, приверженцы которой составляют столь малое меньшинство? Они являются трудолюбивыми исследователями, и некоторые из них открыты любой истине без исключения. Даже в том случае, если бы они не утратили свое лицо, если бы имевшиеся у них взгляды оказались ошибочными, в ортодоксальной науке имеются такие догмы, через которые они никогда бы не осмелились переступить. Таковы, например, их аксиоматические представления о законе гравитации, а также современной концепции Силы, Материи, Света и т. д., и т. п.
В то же время мы должны иметь ввиду действительное состояние цивилизованного человечества, и не забывать о том, каково отношение его культурных классов к любой идеалистической школе мысли, не говоря уж о какой-нибудь оккультной проблеме. С первого же взгляда мы обнаруживаем, что две трети из их числа поражены тем, что может быть названо грубым и
«Теоретическая материалистическая наука не признает ничего, кроме МАТЕРИИ. Материя – это ее божество, ее единственный Бог». Нам говорят, что практический материализм, с другой стороны, имеет дело лишь с тем, что прямо или косвенно приводит к личной пользе. «Золото является ее идолом», – справедливо отмечает профессор Бутлеров [18] (спиритуалист, который, однако, никогда не мог принять даже элементарных истин оккультизма, поскольку он «не может понять их»). – «Груда материи», – добавляет он, – «любимая субстанция теоретических материалистов, превращается в кучу мусора в нечистых руках этического материализма. И если первые придают лишь небольшое значение внутренним (психическим) состояниям, которые недостаточно совершенно обнаруживаются во внешних показателях, то последние полностью игнорируют внутренние состояния жизни… Духовный аспект жизни не имеет никакого значения для практического материализма, поскольку все заключено для них во внешнем. Восхищение этим внешним находит свое главное оправдание в догмах материализма, который его и легализовал».
18
«Научные письма», X.
Это дает ключ к пониманию всей ситуации. Теософам, и особенно оккультистам, нечего, таким образом, ожидать от материалистической науки и материалистического общества.
Поскольку такое положение вещей принято в качестве повседневного распорядка нашей жизни, – хотя мы и верим, что то, что мешает высочайшим нравственным устремлениям человечества, не может быть долговечным, – что же мы можем поделать кроме того, чтобы смотреть вперед с надеждами на лучшее будущее? Вместе с тем, никогда не следует терять мужества; ибо если материализм, который разрушил небеса и стихии, и чей выбор состоял в том, чтобы сделать из безграничного Космоса не вечное жилище, но темную и ограниченную могилу, отказывается взаимодействовать с нами, мы не можем сделать ничего лучшего, чем оставить его в одиночестве.
Но, к сожалению, этого не происходит. Никто не говорит больше, чем материалист, о точности научного наблюдения, о правильном использовании чьих-либо чувств или разума, тщательно освобожденных от каких-либо предвзятостей. Однако, привилегия говорить в пользу феноменов, исследованных в том же самом научном духе беспристрастия и справедливости, будет дана ученому не ранее, чем его показания станут не заслуживающими внимания. «Однако, если столько научных умов», – пишет профессор Бутлеров, – «привыкших за многие годы обучения к тончайшим наблюдениям и проверкам, удостоверяют определенные факты, тогда кажется prim'a facie [на первый взгляд] невероятным, что бы они все вместе ошибались». «Но они ошибаются, и наиболее смехотворным образом», – отвечают его оппоненты; и в этот раз мы с ними заодно.
Это возвращает нас к старой аксиоме эзотерической философии: «ничто из того, что не существует где-либо – в видимом или невидимом космосе, – не может быть воспроизведено в действительности или даже в человеческой мысли».
«Что это за бессмыслица?» – воскликнул бы воинственный теософ, выслушав это. – «Предположим, я думаю об одушевленной башне с комнатами внутри нее и о человеческой голове, приближающейся ко мне и говорящей со мной. Может ли быть такое во вселенной?»
«Или попугаи, вылупляющиеся из миндальных орехов?» – скажет другой скептик. Почему бы и нет? – был бы ответ, – но, конечно, не на этой земле. Но откуда мы знаем, что не может быть таких существ, которые вы описываете – башнеподобных тел и человеческих голов, – на какой-либо другой планете? По словам Пифагора: воображение – это ни что иное, как память о предшествующих рождениях. Вы сами могли быть таким «человеком-башней» для тех, кого вы знаете, с комнатами внутри вас, в которых ваша семья находит убежище, подобно маленьким кенгурятам. Что касается попугаев, вылупляющихся из миндальных орехов, – то никто не может поклясться, что такого никогда не было в природе, в далекие-далекие дни, когда эволюция в большом количестве порождала еще более удивительные явления. Птица, вылупляющаяся из древесного плода, – это может быть одно из тех бесчисленных слов, утраченных эволюцией так много лет назад, что даже последний отголосок его эха исчез в шуме Потопа. «Минерал становится растением, растение – животным, животное – человеком», и т. д., – говорят каббалисты.