Оккупация
Шрифт:
На следующий день я впервые нормально поел – бульончику с сухарями. Украина – страна вкусная, не то что Москва с ее гидропоническими фруктами и напичканными антибиотиками «синими птицами» – тут много деревенского, своего. Потому и бульон был вкусный, наваристый, жирный. Не из «синей птицы».
В палате было открыто окно, хотя прохладно еще. На койке лежал Ильдар… белый и пятна какие-то красные… но живой. По нынешним временам – и то хорошо. Я подошел поближе, тронул его за руку, он открыл глаза…
– Вы… что…
– Траванули нас.
– Б…
– Когда водку пробовали… вкус… помнишь?
– Ничего… не помню.
Вот то-то и оно. И я не помню. А мы ведь не пацаны, я с этой водкой, и паленой, и настоящей, столько дела имел, не может быть, чтобы не распознал палево. А вот как-то не распознал.
…
– В голове… пустота…
– Все
– Марат… Назимович… с ним… что
И я соврал. Просто не смог сказать правду. Сил не хватило.
– Жив он… в реанимации. Он… больше нас выпил.
Про то, что Марат лежит в морге, я сказать не смог. Не люблю я выпивку, равнодушен к ней. Вот и из той проклятой бутылки не выпил… пригубил только, треть стакана примерно. Ильдар и Бираг выпили, сколько налили – по стакану. А Марат допил за нами…
Терпеть не могу моргов…
Да, я, бывший полковник полиции, бывший опер, терпеть не могу моргов.
Морг – это финал всего. В морге все равны – и нищие, и миллионеры. И пока они тут лежат, с биркой на ноге, – кто-то рядом пьет водку, закусывает… те, кто работает в морге, – они привыкают. А это – оскорбление смерти. И вообще… не стоит сюда заходить. Как бы не повести смерть за собой. Я когда еще маленьким был, бабушка учила – с похорон всегда возвращайся другой дорогой. Обмани смерть…
Увы… смерть сегодня хитрая… не обманешь.
Марат, Марат…
Знаете… мы с ним и подружились-то в основном потому, что он – как бы копия меня. Офицер из Донецка, переведенный в Киев, вынужденный постоянно приспосабливаться к обстоятельствам и к жизни, полной такой шизы, что блевать тянет. Русский, вынужденный изощряться и учить украинский язык, стоять в долбанутом шевченковском уголке и слушать какой-то бред про Кобзаря и Украину – это у них тут теперь вместо читок «Малой земли» Брежнева [16] , научившийся на «Слава Украине» быстро отвечать «Героям слава!», потому что иначе тут нельзя. У нас тоже бреда хватало, но на Украине все было жестче и обостреннее – но Марат и остальные менты как-то выживали и выкручивались, как и вся другая страна, ходившая на руках исключительно потому, что москали ходят на ногах. Утрирую, конечно, но немного. Потом произошел 2014 год… сам Марат, кстати, видел в тех событиях и нечто светлое, потому что жить и дальше во вранье, называть белое черным и делать вид всей страной, что черное есть белое, а белое есть черное, было уже невозможно. Ну не может существовать страна, в которой в одной ее части чтят память генерала Ватутина, а в другой – память его убийц. В общем-то, был шанс мирно разойтись и попробовать стать друг другу добрыми соседями… Украина и Новороссия. Но все пошло через одно место, и через несколько лет вражды, ненависти и массовых убийств все снова пришло к тому же… читать Кобзаря и быстро отвечать «Героям слава». Видимо, место тут какое-то проклятое…
16
В каждом украинском госучреждении теперь вместо красного уголка есть шевченковский уголок или комната, там висит портрет Т. Г. Шевченко, под ним на полочке на рушнике лежит книга «Кобзарь». В каждом городе Украины обязательно есть памятник Шевченко, и не один.
Удивительно, но Марат был намного более жизнерадостным человеком, чем я. У него постоянно были женщины, и не одна, он не копил деньги – тратил то, что получал, легко, мог просто кому-то одолжить и не требовать потом возврата. Я был намного большим куркулем, чем он, я русский – но во мне было намного больше украинского, я тут отлично вписывался…
А теперь я стою, а вот он – лежит. И больше никогда не встанет. Тупо потому, что я лишь отхлебнул, а он допил остальное…
– Он?
Это был уже местный дознаватель. Следачка куда-то подевалась.
Я кивнул.
– Справку когда выдадите? [17]
– Постараемся побыстрее. У него родственники есть?
Я покачал головой:
– Родственников нет.
Жена Марата развелась с ним и уехала в Канаду, туда же увезла детей. Во время войны занималась волонтерством – собирала и посылала теплые вещи для добровольческих батальонов, которые убивали ее родной Донбасс. Дочь училась в хорошей школе, а у сына Марата были гомосексуальные отношения со своим однокурсником. Он участвовал в проекте ЛГБТ-Канада по поддержке российских и украинских геев…
17
О
Семьи у Марата не было.
В жизни любого следственного работника есть документ, который определяет многое. Если не все. Это уголовно-процессуальный кодекс.
В 2012 году Украина последней среди стран СНГ приняла новый уголовно-процессуальный кодекс – до этого обходились подреставрированным советским, образца 1978 года, если память не изменяет. И если старый УПК был не идеален, но позволял как-то работать, то новый был просто ужасен.
Взяли старый УПК и попытались внести в него требования по защите «прав людыны и громадянина», предъявляемые Советом Европы, – тогда еще в ЕС думали вступать. В итоге получилось, что работать по новому кодексу просто невозможно.
Упразднили доследственную проверку – теперь возбуждаться следовало по каждому материалу, даже откровенно левому и дикому. Если раньше следственные действия (основные) согласовывались с прокуратурой (точнее, с зампрокурора по надзору за следствием), то теперь они подлежали согласованию с судьей, и получилось так, что каждый судья теперь в день давал до четырехсот санкций (понятно, что при этом он ничего не читал и тупо штамповал решения), а так как суды и следствие сидели в разных местах, время тратилось еще и на дорогу. Хуже того, появилось понятие «процессуальный руководитель» (это, видимо, тот самый зампрокурора по надзору за следствием), и согласовывать надо было еще и с ним. Все материалы, в том числе отказные, подлежали внесению в «Едыну систему криминальных проваджень», которая постоянно висла – а учитывая количество этих материалов, следователь мог весь день только и делать, что заносить и заносить материалы. Оперативная работа фактически прекратилась – теперь «негласны слидчи дии» следовало согласовывать в суде, при этом в курсе дела оказывалось не менее двадцати человек. В 2016 году СБУ попыталось согласовать так называемые «литерные мероприятия» в отношении посла Германии в Украине, занятого не совсем дипломатической работой, – в итоге один из помощников судьи выложил запрос СБУ в «Фейсбуке» [18] , и работа в отношении посла Германии была сорвана, а также вспыхнул дипломатический скандал. Практически прекратилась работа по ОПГ, потому что вести ее было невозможно.
18
Это реальный факт.
Все это дало свои кровавые всходы, усугубленные Майданом и войной. Количество преступлений в целом по стране возросло вдвое, в Киеве вчетверо, количество грабежей – в восемь, изнасилований – в одиннадцать, а преступлений террористической направленности – в четыреста раз [19] . Раскрываемость убийств составила пять процентов – то есть из двадцати убийц девятнадцать оставались безнаказанными. Каждый день в стране происходило сто шестьдесят только зарегистрированных изнасилований, из них шестнадцать – гомосексуальных. Массовый характер приобрели торговля оружием, похищение людей за выкуп, нападения на суды, массовые беспорядки. Озлобленные, поставленные в безвыходное положение люди в любой ситуации начинали применять насилие, начинали жечь и избивать, будь то слишком плотная застройка, слишком много цыган в поселке, полицейские опять кого-то убили…
19
Это реальные цифры на 2016 год. Потом, вероятно, будет еще хуже.
В 2016 году Украина установила рекорд по уровню преступности – почти четыреста тысяч только зарегистрированных преступлений за год. Получается, что каждый сотый житель страны за год стал жертвой преступления. Это слишком много. Фактически в стране началось криминальное восстание, а в некоторых местах, таких как области добычи янтаря в Полесье, перестала существовать иная власть, кроме власти криминала.
После того как выполнили Минские соглашения, девятый вал преступности пошел на спад: часть группировок перебила друг друга, что-то удалось раскрыть, кого-то посадили. Тем не менее и сейчас уровень преступности оставался экстремально высоким, а раскрываемость – низкой. Бандиты, среди которых было немало бывших ментов и атошников, безнаказанно орудовали годами.