Оклеветанный, но не забытый

Гигин Вадим Францевич

Даже иностранцы, побывавшие в Северо-Западном крае при Муравьеве, не могли скрыть своего восхищения. Вот что писала немецкая газета «Национал Цайтунг» в августе 1863 года: «Русский герой [М.Н. Муравьев — В.Г.], чернимый поляками и их друзьями в Европе, вышел совершенно чистым. Корреспондент нашел город Вильну полным жизни и торгового движения. По улицам беспрерывно двигались экипажи и телеги; рынок запружен был поселянами, явившимися для продажи кур, яиц и огородных овощей; разносчики

занимались обычным своим промыслом; жители казались спокойными и довольными. Только значительное число войск, изредка казнь наемных убийц давали знать, что обычное спокойствие было нарушено». Далее газета отмечала: «Строгость, какую обнаруживает генерал Муравьев, может быть вполне оправдана жестокостями, совершенными инсургентами. Как бы то ни было, масса народонаселения в Литве очень довольна образом действий генерала Муравьева». Практически все иностранцы, побывавшие в то время в Вильно, оставили восторженные отзывы о Муравьеве. Корреспондент английского журнала «Дэйли Ньюз» Дей представлял начальника края человеком великого ума, честным и справедливым, а все меры, принятые им, находил в высшей степени разумными. К такому же мнению пришел и член английского парламента О’Брейн, имевший официальное поручение своего правительства исследовать события в Литве и Беларуси и описавший увиденное в журнале «Ивнинг Стар». Все эти публикации опровергали западную пропаганду о «варварской жестокости» Муравьева.

Не пришлось Михаилу Николаевичу спокойно почивать на лаврах. Не такой он был человек. В апреле 1866 года террорист Каракозов стрелял в Александра II, и именно Муравьева призвали возглавить следственную комиссию по этому делу. Все столичные либералы и революционеры затрепетали, зная железную хватку этого человека. Но годы подточили здоровье выдающегося патриота, видевшего в службе Отечеству смысл своей жизни. 29 августа того же года М.Н. Муравьев умер смертью праведника — во сне в своей деревне Сырец. Накануне он принял участие в освящении храма в память воинов, павших при усмирении польского мятежа, и посадил вокруг церкви несколько деревьев. Ему было полных 69 лет. Федор Тютчев, выражая чувства многих русских людей, посвятил памяти ушедшего героя такие строки:

На гробовой его покров Мы, вместо всех венков, кладём слова простые: Не много было б у него врагов, Когда бы не твои, Россия.

Завершая данный очерк, необходимо сказать, что автору менее всего хотелось бы рисовать лик идеального рыцаря без страха и упрека. Конечно, у М.Н. Муравьева, как у всякого

человека, были свои недостатки. Но за минувшие полтораста лет на него было вылито столько грязи, что историческая справедливость вопиет и принуждает говорить о Михаиле Николаевиче в возвышенных тонах. Да и думающие люди всегда высоко ценили эту личность, вне зависимости от собственных политических взглядов. Вот какую характеристику Муравьеву дал видный белорусский историк М.В. Довнар-Запольский: «… Однако это был один из выдающихся деятелей эпохи. Он выгодно отличался от сановников и николаевской эпохи, и наследующей. Он обладал обширным образованием, определенным образом мыслей, знанием дела, выполнять которое он призывался». И, пожалуй, сейчас пора заявить со всей определенностью, что Михаил Николаевич Муравьев, граф Виленский, русский по происхождению, православный по вероисповеданию, консерватор по убеждению, выдающийся администратор-управленец, являлся крупнейшим государственным деятелем Беларуси XIX века и по праву должен занимать почетное место в пантеоне героев, сделавших немало доброго для нашей земли и нашего народа.

Гуманный внук воинственного деда, Простите нам, наш симпатичный князь, Что русского честим мы людоеда, Мы, русские, Европы не спросясь!.. Как извинить пред вами эту смелость? Как оправдать сочувствие к тому, Кто отстоял и спас России целость, Всем жертвуя призванью своему Кто всю ответственность, весь труд и бремя Взял на себя в отчаянной борьбе — И бедное, замученное племя, Воздвигнув к жизни, вынес на себе?.. Кто, избранный для всех крамол мишенью, Стал и стоит, спокоен, невредим — Назло врагам — их лжи и озлобленью, Назло — увы — и пошлостям родным. Так будь и нам позорною уликой Письмо к нему от нас, его друзей! Но нам сдается, князь, ваш дед великий Его скрепил бы подписью своей.