Окна из будущего
Шрифт:
— Да.
— И вам не было страшно?
— Очень… Но особенно остро я это почувствовала, когда вернулась сюда. К примеру, мне не хотелось заходить в "гермозону", подходить к работающим машинам… Возник какой-то барьер, и только со временем он исчез…
— Говорят, время лечит…
— Нет, я очень часто вспоминаю то время и 6-ю клинику… И особенно тех людей, которые тогда меня поразили. Я ухаживала за заместителем главного инженера по эксплуатации Анатолием Дятловым. Он излагал свою версию событий на станции, она отличалась от традиционной… Это были эксплуатационники, они нам как бы родные… Совсем другое — охранники,
— И после этого вы говорите людям, что счастливы, работая на Кольской АЭС?
— Да. И отношусь к этому абсолютно осознанно, потому что считаю, что у атомной энергетики современной России самое цивилизованное лицо. И что атомная энергетика достаточно безопасна, чтобы ее продолжать использовать.
— Уезжая в клинику, вы представляли степень опасности?
— Конечно. Пострадавшие являлись источниками излучений, и нам приходилось быть в "лепестках"…
— Непривычно?
— Почему? Здесь в "гермозоне" мы постоянно в них работаем… Сначала в 6-й клинике я была в отделении реанимации, потом в палатах…
— Вы же были тогда девчонками и почему именно на вас пал выбор!
— Мне тогда было 26 лет. У меня была двухлетняя дочка, я взяла ее с собой в Москву… Почему именно я? Там. в клинике были девушки, которые так или иначе были связаны с "гермозоной", знали правила радиационной безопасности… Были и такие, кто честно сказал: "Я боюсь", и они не поехали… Я уважаю тех, что так говорил… Однажды я возвращалась с работы с одним из операторов. И он сказал, что "никогда в жизни не отпустит жену убирать горшки за ними…" А если у нас случится такое? Если за вами никто не будет ухаживать! Тогда он промолчал, ничего не сказал… Сейчас он, наверное, забыл тот разговор — большим начальником стал… У каждого из нас спросили: согласна или нет? Требовалось личное согласие обязательно!.. Никого насильно, против его желания туда не посылали…
— Все уходили в 6-й клинике на ваших глазах… — Да.
— Я поражаюсь, что это вас не перепугало… Вы же никогда не сталкивались с этими боксами, с изоляцией, с постоянным ожиданием смерти?
— Первый раз посмотрели смерти в лицо… Ужасного было много… Случалось так, что те, кто умирал, и те, кто за ними ухаживал, учились в институтах в одних группах!.. Страшно это… А через несколько дней ощущение того, что ты ухаживаешь за чужим человеком пропадало — когда ты ему постоянно закапываешь облепиховое масло и выносишь горшки, то возникает какое-то родственное чувство…
— Почему именно облепиховое масло?
— А все слизистые оболочки сожжены…
— Лучевые ожоги страшны…
— Меня поразила там одна вещь: привыкание. То, что удивляло нас, никаких эмоций у врачей и медсестер подчас не вызывало — они это видели постоянно. Очевидно, иначе и нельзя — в такой клинике нужно быть хладнокровным, не столь эмоциональным…
— Оставим эти тяжелые
— Мой отец, Александр Егорович Сартин работал на станции, пускал ее, участвовал в ее наладке и монтаже оборудования. Он был большим специалистом по циркуляционным насосам, занимался их обслуживанием и ремонтом… Забавно, но его всегда выбирали делегатом разных партийных конференций, на которых он обязательно выступал и говорил все, что думал… Он ничего не боялся…
— Естественно, так как мало желающих идти на "ядерный остров", где стоят эти самые насосы, не так ли?
— Конечно… Он много читал, и у него прекрасная память. В общем, на станции он был "трибуном", и он активно участвовал во всевозможных идеологических спорах.
— Почему вы говорите в прошедшем времени?
— Он ушел на пенсию, отошел от активной работы. В 91-м году он сказал мне, что был и остается коммунистом, и что те идеалы, которым он поклонялся всю жизнь, были и остаются для него святыми…
— А когда он оказался здесь?
— В 72-м году, когда пускали первый блок. Сюда со всей страны собирали лучших специалистов…
— А мама?
— И на Белоярке, и здесь она работала в отделе рабочего снабжения, то есть всех нас кормила…
— А старшая сест ра?
— Мы с ней закончили один вуз — МВТУ, один факультет.
— Откуда у вас, у девчонок, такая страсть к технике?
— Недавно я нашла письма подруги. Мы очень любили физику в школе… Потом я уехала сюда, и мы переписывались… В 12 лет мы считали, что физика — это самое интересное, что может быть в науке!
— В 12 лет надо влюбляться, но в не в физику…
— А мы жили ей! Никогда не забуду, как в "Доме книги" на Арбате мы толкались среди бородатых и усатых дяденек в отделе философии. Нам надо было обязательно понять, что такое вещество, материя, и каковы ее формы… И в письмах моих к Людмиле и ее письмах ко мне очень много строк посвящено этим проблемам. Мы и книги соответственно подбирали: по молекулярной физике, философских проблемах физики, о Вселенной…
— Но поступить на спецфакультет МВТУ было очень сложно, тем более, что на девушек там посматривали косо…
— Что было, то было… Но поступать мне было легко, так как никаких особых знаний не требовалось… Куда было сложно поступать, так это на физфак МГУ. Мы так и разделились: часть моих подруг поступали в МГУ, а мы — в МВТУ.
— Час от часу не легче! И вас много было таких?
— Да. Мы учились в английской спецшколе, и была у нас учительница физики, которую мы запомнили на всю жизнь! На самом первом уроке физики она сказала так: "Изучим какой-то закон, а потом вы свои личные впечатления в тетрадь!" И я помню свою первую запись: "Да здравствует Ньютон и его первый закон!"… Рядом с задачами и формулами я должна была написать о том, что я думаю в этот момент. Было необычно это и очень интересно. А ведь нам было по 12–13 лет… Я так думаю: это отпечаток того, что мы жили рядом с атомной станцией, и влияние родителей, конечно… Да, и у моих задушевных подруг родители тоже работали на АЭС, более того, один был главным инженером, а другой — директором… Потом он сыграл определенную роль в моей судьбе. На Кольскую АЭС было очень трудно распределиться. Мы сидели у него дома, там была Света. Она первой закончила физфак МГУ, первой из всех! Она распределилась в ФИАН, там защитилась и уехала на стажировку в Англию и Америку…