Окно в Европу
Шрифт:
Вовк Ильич размышлял на эти темы, сидя в секретном схроне под пивной «Шунтельбрахер», где подавали германское пиво с сосисками. Невзирая на поздний час, в пивной было два десятка молодцов, охрана и связные председателя Ревкома. Иногда то один из них, то другой выходил отлить, поднимал тайную досточку в нужнике и спускался к Вовку Ильичу. Вести текли потоком, и на всякую весть надо было отреагировать указанием или хотя бы отправить с гонцом вдохновляющий лозунг. Все шло по плану: войско Пугача вооружалось, атаманы двигались к Киеву, люди Збыха и Рябого таскали взрывчатку к гвардейским казармам, Ослабя агитировал на ткацкой мануфактуре братьев Дира и Аскольда, Кощей сочинял прокламации, а Яга Путятична писала устав общества падших девиц. Троцкус тоже был при деле: интриговал, сговаривался о чем-то с Рябым, не подозревая, что тот доложит
До мятежа остался день и несколько часов. Вовк Ильич решил ударить утром в воскресенье – пока князь не выбрал новых богов и не стихла народная ярость от гибели старых.
КИЕВ И БУГРЫ
Вечером Троцкус повидался с Рябым, а утром узнал о событиях в доме сотника. Узнал от самого Хайла, встретив его на площади у решетки; сотник в тот день стоял в дворцовой охране. Совпадение поразило Марка: люди Соловья пришли к Хайлу под видом большаков, а Рябой, как было условлено, заявится в мундире варяжской гвардии. Не сам Рябой, конечно, а его боевики, наряженные гвардейцами, так что маскарад будет взаимный. Усмехнувшись, Троцкус подумал, что план Близняты Чуба, как и его собственный замысел, исполнены римского коварства: оба они хотели не просто убить, но с провокацией. Очень изящный и разумный ход, когда все вины на политических оппонентах! В Сенате такое обожают, да и консулы не брезгают подобными интригами… Выходит, не зря сыскной боярин ездил по Европе и набирался в Риме ума-разума! – решил Троцкус. Хотя до природного латынянина – скажем, до того же Марка Троцкуса – ему далеко. Ведь акция Близняты Чуба провалилась, исполнители мертвы, а все по той причине, что нет внимания к деталям. А вот у Рябого получится! Получится, так как им руководит персона поумнее Чуба!
Собственно, думал Троцкус, шагая по Княжьему спуску, все сложилось лучше некуда. Боярин Чуб послал головорезов, чтобы убрать иудея, и Хайло об этом знает. Власти минус, нам плюс! Убрать не вышло, и вот вам вторая попытка… не Соловей придет с бандой ублюдков, а варяги… иудея-то надо кончать, раз начали!.. ну, зарежут его и бабу пришибут по случаю… Очень, очень правдоподобно! А варяги – это вам не Сыскная Изба, не боярин Чуб, это уж точно княжьи людишки! И что подумает Хайло?… Решит, что в первый раз тоже батюшка-князь расстарался, но сыск дело провалил. Теперь варягов прислали, да еще без затей, в открытую… Вот тебе и благодарность от государя за верную службу!
«Мой он будет, мой, клянусь Юпитером! – с торжеством подумал Троцкус. – Я его в генералы выведу, а он меня – в первые архонты… Мудрому правителю нужен верный генерал, и чтоб пролетарской закваски… А Вовка в деревню пошлю, пусть зерно у крестьян отбирает!»
Радость его была велика, как бочка с медом, но капля дегтя в ней все же имелась – больно пакостно ухмылялся Рябой, когда толковали о предстоящей акции. Согласился сразу, только сказал, что сам не возьмется – панымаэш, кацо, дэл много! – но братков пошлет проверенных, безжалостных и революции преданных до последней капли крови. Им что бабу пришить, что старичка – один черт! Сдэлают, нэ самнэвайса! «Шалом» пикнут нэ успэют! Еще сказал, что все для маскарада есть – и мундиры варяжские найдутся, и оружие, и джигиты с такими харями, что от варягов не отличишь. Вроде бы все о’кей, как говорится у тех же варягов… Но ухмылялся Рябой мерзко.
Впрочем, все улыбки Рябого были такими.
Утром, собираясь на службу, Хайло наказал домочадцам:
– За ворота – ни ногой. Неспокойно в городе, не знаешь, кто друг тебе, кто враг. Вот к нам пришли… Вроде бы воры, а на деле – из Сыскного приказа. Жизни ребе домогались.
– Все в руках Господа, – произнес ребе Хаим, а Нежана сказала:
– А вдруг снова придут? Что нам делать-то, соколик мой?
– Для такого случая будет у вас охрана, – молвил Хайло. – Чурилу оставлю с его винтарем. Он боец опытный.
– Оррел! – подтвердил попугай.
И пошел сотник со двора, а вслед ему неслась Чурилина песня:
Во поле березонька стояла,Во поле кудрявая стояла…Ой, люли-люли, стояла,Ой, люли-люли, стояла!Под эту песню уходил Хайло со спокойной душой, зная, что в доме его беды не случится. Беда была
Филимона с его тиунами он на Торжище не встретил, зато попался ему Алексашка сын Меншиков и сразу зачастил:
– Ну дела, мин херц! И чего я в Киев с тобой приперся? Сидел бы в Синих Вишнях да пирогами торговал! А тут смертоубийство сущее! Тут людишки того и гляди к бунту повернутся и резню бояр устроют! Тут хужей, чем на Москве! У нас-то, у москалей, боярина нет, резать некого, разве лишь сельского старосту! У нас…
– Бунт случится, всюду резать будут, и в Москве, и в Синих Вишнях, – прервал его Хайло, озираясь на мрачных мужиков. – Ты где живешь, москаль? Ты на Руси, а тут уж если варят борщ, так наваристый!
Алексашка призадумался.
– И то верно, твоя милость. Утекать надо! Я человек торговый, а в драке мне выгоды нет.
– И куда ж ты утечешь? – спросил сотник, вспомнив, что Алексашка – парень скользкий и ловкий.
– Да хоть в Хазарию, твоя милость! [23] Могу и ребе Хаима с собой взять. Хороший старикан! А здесь ему ничего не светит.
– Это точно, – согласился Хайло. – Подумаю насчет ребе.
И он пошел дальше, по Княжьему спуску к Дворцовой площади.
23
Алексашка сын Меншиков в самом деле перебрался в Саркел, столицу Хазарского каганата, где быстро разбогател, торгуя зажигалками «ниппель» англицкой работы. Свел знакомство со многими эмирами из курултая, был назначен послом в Киев, но от чести такой отказался. В зрелых годах пристрастился к перу и бумаге и оставил после себя мемуары и политический труд «Кому на Руси жить хорошо».
Спуск был очищен от досужего народа и патрулировался варягами. Площадь, к удивлению сотника, тоже оказалась пустой, мертвецов убрали, а вместе с ними – трупы Соловья и его разбойников. В прошедшую ночь Кирьяк вывез их на площадь и, как велел Хайло, бросил среди убитых, поближе к Сыскной Избе. То было послание Близняте Чубу – мол, злодеи твои мертвы, а ребе Хаим жив! Размышляя о налете, Хайло не сомневался, что не своей волей Соловей пришел, а по приказу. Приказ же, конечно, отдан боярином, и ясно отчего: симпатии Близняты к латынянам тайной не были.
Обернувшись, сотник бросил взгляд на Сыскную Избу и сокрушенно покачал головой. Жаль ему стало князя-батюшку, жаль потому, что советники княжьи сплошь шельмецы да интриганы, а теперь еще и убийцы. Лгут государю, вертят, как хотят, из казны воруют и обирают честной народ! Из-за них и войну хазарам проиграли, когда обнаружилась недостача воинских припасов! Надо бы князю их приструнить, подумал Хайло. Надо, пока киевляне сами не взялись!
Он выстроил сотню, уже ожидавшую у дворцовых врат, сменил ночные караулы, поставил людей у поваленных звеньев решетки, где уже трудились мастера. Затем обошел вокруг дворца. Все вроде бы спокойно… В Капище лишь закопченные глыбы да пепел, безглазые идолы лежат на пристани, куда стащили их вчера, булыжники площади кое-где в засохшей крови, но это до первого дождя… В дворцовых покоях тоже тишина. Князь совещается с Малой Думой, и дела там, видать, нелегкие – слуги носят чарку за чаркой. Юрий, княжич-наследник, разглядывает портреты иноземных принцесс, сравнивая их с сирийскими картинками, где бабы голышом и в неприличных позах. Дальние родичи князя кучкуются в столовой, ждут полдника и точат лясы. Помпония не видно и не слышно – должно быть, не отошел еще от стычки с ребе Хаимом. Менту-хотеп собрал дворцовых кошек, подманив на колбасу, и поет им гимны. Кухари готовят трапезу, слуги моют и метут, виночерпий трудится у бочек и бутылок, личный лакей государя чистит его платье, посыльные носятся из дворца в Приказы и обратно, стражи стоят на постах… Все как обычно, лишь доносится с Торжища недовольный гул и не дымят костры в Святом Капище.