Окно в мансарде

Лавкрафт Говард Филлипс

Событие само по себе ничтожное я так и решил, что это была кошка, которая знала моего кузена, но не знала меня, а потому при моем появлений пугалась и убегала. Однако не прошло и недели, как повторилось примерно то же, только с одним существенным отличием. На этот раз вместо звука, который могла бы издавать скребущаяся в дверь кошка, я услышал характерный шорох, обдавший меня неприятным холодком, как если бы что-то вроде змеи или, скажем, хобота слона скользило по оконным и дверным стеклам. В остальном повторилось все то же, что и в прошлый раз: я слышал, но не видел, искал и не находил; одни только странные, неизвестного происхождения звуки. Что это было: кошка? Змея? Или что-нибудь еще?

Такого рода случаев, когда я слышал звуки, причиной которых могли явиться кошка или змея, было много, однако наряду с ними бывало и другое. То, например, мне слышался стук копыт, то топот какого-то крупного животного, то щебетанье птиц, тыкавшихся клювами в оконные стекла, то шелест чего-то большого и скользящего, то хлюпанье и причмокива-нье. Как следовало все это понимать? Я не мог считать

происходящее обычными слуховыми галлюцинациями хотя бы потому, что звуки имели место при любой погоде и во всякое время суток. С другой стороны, если бы они действительно исходили от какого-то животного, то я бы непременно увидел его еще до того, как оно исчезло в лесных зарослях, что покрывали холмы, обступавшие дом со всех сторон (раньше здесь были возделанные поля, но новое поколение кленов, берез и ясеней вернуло дикой природе некогда отобранные у той владения). Очень может быть, что этот загадочный цикл событий так никогда бы и не прервался, если бы однажды вечером я не удосужился отворить дверь на лестницу, ведущую в мансарду, чтобы проветрить помещение; именно тогда, в очередной раз услышав, как скребется кошка, я понял, что звук доносится не от дверей, а от окна в мансарде. Я, как безумный, бросился вверх по лестнице, не успев даже подумать о более чем странном поведении этой твари, которая сумела каким-то образом вскарабкаться по гладкой стене на второй этаж дома и теперь требовала, чтобы ее впустили через круглое окошко единственный вход в мансарду снаружи. Так как окно не открывалось ни целиком, ни хотя бы отчасти, я ровным счетом ничего не разглядел, хотя отчетливо слышал, как кто-то скребется по другую сторону матового стекла. Я ринулся вниз, схватил электрический фонарик и, выбежав во тьму жаркой летней ночи, осветил фронтон дома. Но к этому времени все стихло, и я не увидел ничего, кроме глухой стены, да слепого окна, с той только разницей, что снаружи окно выглядело непроницаемо черным, тогда как изнутри поверхность стекла имела мутно-белесый оттенок. Я мог оставаться в неведении до конца дней своих (и нередко мне кажется, что так оно было бы лучше), но увы! судьба распорядилась иначе.

Примерно в те же дни я получил в подарок от тетушки породистого кота по имени Крошка Сэм, с которым играл за два года до описываемых событий, когда он был еще котенком. Тетушку давно беспокоил мой уединенный образ жизни, и, не выдержав, она отправила мне для компании одного из своих котов. Крошка Сэм решительно опровергал свое прозвище. Теперь его следовало бы именовать Великаном Сэмом, ибо с тех пор, как я видел его в последний раз, он набрал порядочный вес и превратился в настоящего матерого котища, к чести всего кошачьего семейства. Свою привязанность ко мне Сэм недвусмысленно выражал тем, что терся о мои ноги и громко мурлыкал; относительно же дома у него сложилось двоякое мнение. Бывало, что он мирно и уютно дремал у камина, но бывало и так, что он внезапно становился совсем бешеным и требовал, чтобы я выпустил его на улицу. А уж в те минуты, когда раздавались описанные мною звуки словно какое-то другое животное стремилось попасть в дом, он просто терял голову от страха и ярости, и мне приходилось не мешкая выпускать его на волю. В таких случаях он опрометью мчался в единственную пристройку, сохранившуюся после переделки дома кузеном, и проводил там или где-нибудь в лесу всю ночь, не появляясь до самого рассвета, когда голод вынуждал его вернуться в дом. В мансарду же он не ступал ни лапой!

II

В сущности, не кто иной, как кот, навел меня на мысль поближе ознакомиться с предметом занятий кузена. Сумасбродные выходки Крошки Сэма выглядели столь непритворными, что мне ничего не оставалось, как обратиться к разрозненным бумагам Уилбера и попытаться найти в них какое-нибудь объяснение загадочным явлениям, повторяющимся в доме изо дня в день. Почти сразу я наткнулся на неоконченное письмо оно лежало в ящике письменного стола в одной из комнат первого этажа и было адресовано мне. Судя по всему, Уилбер знал о том, что он неизлечимо болен, ибо с первого же взгляда на письмо я убедился, что в нем содержатся распоряжения на случай смерти. Единственное, чего Уилбер не знал точно, так это отпущенного ему срока, и письмо, начатое им всего за месяц до кончины, было потом брошено в ящик стола и больше оттуда не вынималось, хотя у кузена была уйма времени, чтобы его дописать.

"Дорогой Фред, прочел я. Крупнейшие медицинские светила утверждают, что я долго не протяну, и, поскольку в завещании я уже назвал тебя в качестве наследника, мне остается только дополнить мою последнюю волю рядом заключительных распоряжений. Умоляю тебя отнестись к ним серьезно и выполнить неукоснительно. Вот три вещи, которые ты должен сделать непременно:

1) Все бумаги, хранящиеся в отделениях А, В и С моей картотеки, подлежат уничтожению.

2) Все книги, стоящие на полках Н, I, J и К, необходимо вернуть в библиотеку Мискатоникского университета в Аркхэме.

3) Круглое окно в мансарде должно быть разбито. Ты слышишь? Не просто вынуто и тем или иным образом использовано, но разбито вдребезги.

Три вышеназванных распоряжения ты обязан выполнить неукоснительно. В противном случае те ужасные бедствия, которые могут постигнуть человечество, будут на твоей совести. Больше я не стану к этому возвращаться, дабы не терять времени, которого у меня и так мало, и перейду к другим важным вопросам. Первый из них это..."

Но на этом месте кузену что-то, помешало, и он оставил письмо недописанным.

Как мне следовало отнестись к этим загадочным распоряжениям?

Я еще мог понять, что книги должны быть возвращены в библиотеку, тем более, что меня они почти не интересовали. Но зачем уничтожать бумаги? Почему бы не отправить их в библиотеку заодно с книгами? А что касается стекла, то разбивать его было бы просто глупостью ведь в таком случае пришлось бы вставлять новое и пускаться в лишние траты. Одним словом, это несчастное письмо только подогрело мое любопытство, и я решил уделить разборке архива кузена более пристальное внимание.

В тот вечер я начал с книг на полках, указанных в письме; все они размещались в мансарде в южном конце здания. В подборке книг кузена сказывался его интерес к археологии и антропологии; среди них было множество текстов о цивилизациях древних жителей острова Пасхи, монголов и различных племен, находящихся на первобытной стадии развития, а также книги о переселениях народов и о мифах и культах, входящих в состав первобытных религий. Но это было только прелюдией к той литературе, что предназначалась к отсылке в университетскую библиотеку. Среди последней попадались книги настолько древние, что в иных даже не был указан год выпуска; разве что ветхость, да рукописный текст позволяли датировать их средними веками. Книги более поздних времен (среди которых я не встретил ни одной, изданной после 1850 года) попали к кузену разными путями: одни из них когда-то принадлежали Генри Эйкли из Вермонта, двоюродному брату наших с Уилбером отцов, и он собственноручно отправил их Уилберу; на других красовался штамп Национальной Библиотеки в Париже, из чего можно было заключить, что мой кузен не гнушался кражей книг с библиотечных полок.

Среди книг на разных языках, составлявших библиотеку кузена, попадались такие названия,как «Пнакотикские манускрипты», «Текст Р'лайх», «Una-ussprechlichen Kulten» фон Юнтца, «Книга Эйбона», «Песни Дола», «Семь сокровенных книг» Хсана, «De Vermis Mysteriis» Людвига Принна, «Записки Челено», «Cultes des Goules» графа д'Эрлета, «Книга Дзиан» (Здесь, в свойственной последователям Лавкрафта мис-тификационной манере, упоминаются как вымышленные сочинения (и среди них «Невообразимые культы» фон Юнтца, «О загадочных червях» Л.Принна и «Культы гулей» самого кокетливо упакованного в псевдоним «граф д'Эрлет» Августа Дерлета), так и вполне реальная «Книга Дзиан»), фотокопия «Некрономикона» безумного араба Абдула Аль-Хазреда, а также многие другие, в том числе и рукописные. Признаюсь, что содержание этих книг привело меня в замешательство, поскольку они во всяком случае те, которые я мог читать, содержали невероятное количество мифов и легенд, относившихся, безусловно, к древнейшим религиозным воззрениям человеческой расы и даже, если я правильно понял из прочитанного, иных нездешних рас. Правда, я не был уверен в том, что правильно понял содержание текстов на латинском, французском и немецком даже староанглийские книги мне приходилось разбирать с большим трудом. Но и того, что я разобрал, хватило мне с лихвой, ибо там излагалась картина мира столь абсурдная, что разве только такой помешанный на антропологии человек, как мой кузен, мог счесть ее сколько-нибудь заслуживающей внимания.

В то же время она не была лишена интереса, хотя и повторяла довольно избитую схему. В основе ее лежало идущее из глубин веков представление о борьбе сил света с силами тьмы во всяком случае, так мне показалось. В конце концов, не все ли равно, под какими именами выступают эти силы Бога и Дьявола или Богов Седой Старины и Властителей Древности, Добра и Зла либо Ноденса, Владыки Великой Бездны, единственного из Богов Седой Старины, получившего имя, и таких противостоящих ему богов, как слабоумный Азатот, этот бесформенный распространитель инфернального хаоса, богохульствующий и бурлящий в центре всего мироздания; Иог-Сотот, весь-в-одном и один-во-всем, неподвластный законам времени и пространства, сосуществующий со всеми временами и соприсутствующий всему пространству; Ньярлатхотеп, вестник Древних; Великий Ктулху, ждущий часа, когда он сможет восстать из Р'лайха, сокрытого в морских пучинах; невыразимый Хастур, Владыка Межзвездных Пространств; Шуб-Ниггурат, черный козел дремучих Лесов Легионов Младых? И подобно тому, как человеческие расы, поклонявшиеся различным известным богам, именовались по сектам, так и последователи Древних разделялись на чудовищных снежных людей, обитающих в Гималаях и других горных странах Азии; глубоководных, что затаились в океанских пучинах, храня верность Великому Ктулху и поклоняясь Дагону; шанта-ков; народ чо-чо и многих других. Иные среди них, как утверждалось, происходят из тех мест, куда изгнали как Люцифера из Рая Властителей Древности, когда они восстали против Богов Седой Старины: это такие места, как далекие звезды Хиадеса, Неведомый Кадаф, плато Ленг и затонувший город Р'лайх.

Среди этого обилия труднопроизносимых названий я встретил два имени, которые привели меня в замешательство, заставив предположить, что кузен относился к этой мифологической схеме куда серьезнее, чем я думал. Неоднократное упоминание Хиадеса, например, напомнило мне слова Уилбера об оконном стекле в мансарде, когда он охарактеризовал его, как «вероятно, хиадесского происхождения». В другой раз он высказался о нем еще более определенно, назвав его «стеклом из Ленга». Правда, это могло быть случайным совпадением, и некоторое время я тешил себя мыслью, что Ляном, вероятно, звали какого-нибудь китайского торговца антиквариатом, а слово «хиадесский» я просто не так расслышал. Но напрасно пытался я обмануть самого себя все указывало, на то, что интерес Уилбера к этой совершенно нездешней мифологии был далеко не преходящим. И если меня не смогли до конца убедить собранные им рукописи и книги, то его собственноручные записи развеяли мои последние сомнения.