Око Мира (др.изд.)
Шрифт:
— Но ты все еще мокрый, — возразила девушка.
— Высохну на ходу, — решительно заявил Перрин и принялся ногами сгребать землю, засыпая костер. Раз теперь главный он, то пора начинать руководить. Ветер, дувший от реки, подгонял путников.
Глава 23
ВОЛЧИЙ БРАТ
С самого начала Перрин отдавал себе отчет, что путешествие в Кэймлин будет далеко не спокойным и безмятежным, раз началось оно с требования Эгвейн, чтобы они по очереди ехали верхом на Беле. Еще не известно, как далеко придется идти до цели, заявила она, но слишком
— Я слишком большой, чтобы ехать на Беле, — сказал он. — И я привык ходить пешком, и вообще так мне лучше.
— А я, значит, к ходьбе непривычна? — язвительно осведомилась Эгвейн.
— Это вовсе не то, что я...
— Ага, лучше мне одной страдать от болячек и натертостей от седла, это ты имел в виду? А когда ты дошагаешь до того, что ноги у тебя будут отваливаться, мне, значит, прикажешь за тобой ухаживать?
— Ладно, пусть будет по-твоему, — вздохнул Перрин, когда она уже решила было продолжать в том же духе. — Все равно тебе черед — первой. — Лицо девушки упрямо вытянулось, но он не дал ей и слова поперек вставить. — Если ты сама не заберешься в седло, я тебя туда посажу.
Она ошарашенно глянула на него, и мимолетная улыбка скривила ее губы.
— В таком случае...
Судя по голосу, она готова была вот-вот засмеяться, но на лошадь все-таки села.
Что-то буркнув негромко, Перрин повернул в сторону от реки. В преданиях предводителям никогда не приходилось сталкиваться с подобным отношением к себе.
Эгвейн все время удавалось настоять на пересменке, и, как бы ни пытался он пропустить свою очередь, она насмешками загоняла Перрина в седло. Стройному и хрупкому не по плечу кузнечное ремесло, а Бела не такая крупная лошадь, чтобы быть под стать Перрину. Каждый раз, когда он ставил ногу в стремя, косматая кобыла оборачивалась на него с укоризненным видом — он готов был в этом поклясться. Может, и мелочи, но они-то и раздражали. Вскоре он вздрагивал, когда бы Эгвейн ни заявляла:
— Твоя очередь, Перрин!
В преданиях предводители вздрагивали редко, и их не изводили насмешками. Однако, рассудил Перрин, им никогда не выпадало иметь дело с Эгвейн.
В путь они отправились со скудным запасом хлеба и сыра, который к концу первого дня весь и вышел. Пока Эгвейн разводила костер, Перрин поставил силки на кроличьих тропках: тропки выглядели старыми, но все же попробовать поохотиться стоило. Закончив с западенками, он решил, пока день совсем не угас, проверить свою пращу, выяснить, по-прежнему ли тверда с ней его рука. Хоть им и не попадалось на глаза никакой живности, но... К своему удивлению, почти сразу же юноша спугнул тощего кролика. Перрин был так поражен, когда тот выскочил из-под куста чуть ли не под его ногой, что едва не упустил кролика, но ему удалось попасть в добычу с сорока спанов, как раз в тот миг, когда зверек метнулся было за дерево.
Вернувшись в лагерь с добычей, Перрин обнаружил, что Эгвейн уже наломала сушняка для костра, но стоит на коленях возле кучи хвороста, закрыв глаза.
— Что ты делаешь? Одним желанием костра не разжечь.
При первых же его словах Эгвейн чуть не подскочила, резко обернувшись к нему лицом, прижимая ладонь к горлу.
— Ты... ты напугал меня.
—
— У меня нет кремня, — негромко произнесла девушка. — Он был у меня в кармане, и я его потеряла в реке.
— Тогда как?..
— Там, на берегу, это было так легко, Перрин. Так, как показала мне Морейн Седай. Я просто потянулась, и... — Она сделала жест, как будто хватала что-то, затем вздохнула, и рука ее бессильно упала. — А теперь у меня ничего не получается.
Перрин взволнованно облизал губы.
— Это... Сила?
Девушка кивнула, и он ошеломленно уставился на нее.
— Ты с ума сошла? То есть... Единая Сила! Нельзя же просто баловаться с чем-то таким.
— Это было так легко, Перрин. Я могу это делать. Я могу направлять Силу.
Юноша глубоко вздохнул.
— Я смастерю лук для огня, Эгвейн. Обещай мне, что ты не будешь пробовать сделать эту... эту... этовновь.
— И не подумаю! — Челюсти Эгвейн сжались, и Перрин тяжело вздохнул. — Ты можешь выбросить свой топор, Перрин Айбара? Ты можешь ходить с одной рукой, привязанной за спину? Я этого не сделаю!
— Я смастерю лук для огня, — устало сказал он. — Хотя бы сегодня больше не надо, ладно? Пожалуйста!
Эгвейн нехотя согласилась, но даже после того, как кролик был зажарен над огнем, у юноши не пропало ощущение, что она в глубине души считает, будто могла бы сделать лучше. От своих попыток Эгвейн не отказалась и предпринимала все новые каждый вечер, хотя самое большее, чего она добилась, — почти тут же исчезнувшая струйка дыма. Она вызывающе глянула на Перрина, готовая испепелить его, вымолви он хоть словечко, но тот благоразумно держал язык за зубами.
После того вечера с горячей едой путникам пришлось довольствоваться сырыми дикими клубнями и попадавшимися порой молодыми побегами. Ни в том ни в другом не чувствовалось даже намека на весну, ни то ни другое не отличалось ни сытностью, ни приятным вкусом. Никто не жаловался, но ни одна трапеза не проходила без одного-другого вздоха, полного сожаления, в котором, как они понимали, звучало воспоминание об особом вкусе домашнего сыра или даже о запахе хлеба. Огромную радость и чудное пиршество вызвали обнаруженные однажды днем в тенечке, в глубине леса, грибы — причем самые лучшие, Венцы Королевы. Перрин и Эгвейн с жадностью съели их, смеясь и наперебой рассказывая друг другу истории, истории, которые случались в Эмондовом Лугу, истории, что начинались со слов «А помнишь, когда...». Но грибам вскоре пришел конец, а вместе с ними ненадолго хватило и смеха. С пустого брюха веселья мало.
Тот, кто шел пешком, всегда держал наготове пращу, на случай, если на глаза попадется кролик или белка, но у обоих камень вылетал из петли лишь в досаде или разочаровании. Устанавливаемые каждый вечер с большой осторожностью силки утром оставались пустыми, а провести еще день на том же месте путники не осмеливались. Никто из них не знал, как далеко до Кэймлина, и не чувствовал себя в безопасности, пока они не окажутся там, — если, конечно, туда доберутся. Перрин стал с опаской задумываться: куда же у него внутри закатится, сжавшись в горошину, желудок?