Око за око
Шрифт:
— Да, Армен, да!
Эвбулид торопливо развязал узелок. На пол посыпались монеты самых разных государств — большая серебряная тетрадрахма Афин и медные оболы, халки, лепты: Карфагена с изображением лошади, Египта — с головой Зевса–Аммона и орлом, Сирии — с шагающей Никой.
— Смотри–ка! — прохрипел Лад, поднимая совершенно вытертую монету с яркой чеканкой солнечного божества — Гелиоса. — Из Ольвии! От нее рукой подать до моей родины…
Эвбулид выбрал афинский обол — с совой и Афиной, как на тетрадрахме, только медный — Харон не выносит блеска
— Рабу — обол Харона! — возмутился за его спиной Писикрат.
Армен благодарно взглянул на Эвбулида, закрыл глаза и прошептал:
— Свободен…
Тело его вытянулось.
— Все! — положил руку на плечо Эвбулида Аристарх. — Он развязал узел своей жизни.
— Я так и знал, что надо было посылать другого раба! — подскочил Писикрат к Эвбулиду. — Это все ты виноват! Ты!
«О, боги! Что делать? — лихорадочно думал Эвбулид. — Все знают, что это выкуп мой, но деньги–то их… Да, я могу сейчас уйти. Однако это погубит сразу трех человек. Что, возвратясь, скажу я тогда Диоклу? И как буду жить дальше, если даже мой раб не захотел брать такой груз на свою совесть, а я его господин… А что, если Аид сейчас призовет меня в свое царство, все–таки я в море — шторм ли грянет или пираты убьют меня, ведь я же приду туда убийцей! Но и оставаться здесь — это почти верная смерть! И что будет тогда с Гедитой? А с детьми?…»
Тогда, под Карфагеном, он вызвался почти на верную смерть неосознанно, по молодости, горя желанием совершить подвиг, подобный тем, что совершали его предки, памятники которым стоят по всей Элладе, и в чем не решился признаться Квинту во время званого ужина. И был он тогда один. А сейчас никто не поставит ему памятник. Да и не узнает никто. И все же он не мог поступить по–другому. Ничего не мог поделать с собой…
И Эвбулид принял решение.
— Надо было рожать другого сына или быть другим отцом! — оборвал он купца и презрительно бросил, кивая наверх. — Иди на свободу!
— Что? — не понял купец.
— Иди к главарю и скажи, что один из двух талантов — твой!
— Мой?! — купец неверяще взглянул на Эвбулида.
— Да! — теряя терпение, вскричал тот. — Советую поделиться тебе с Аристархом!
— Но мне может не хватить! — забормотал Писикрат. — Что, если пираты потребуют больше? И потом Аристарх не помог мне! — вдруг завизжал он. — Он издевался надо мной вместо того, чтоб лечить, да! Издевался!
Купец сорвался с места и бросился к лестнице, падая и поднимаясь, дотянулся до крышки, отчаянно заколотил в нее кулаками:
— Эй! Эй! Выпустите меня скорее отсюда!
— Что это значит? — подступил к Эвбулиду триерарх.
Остававшихся денег могло еще хватить на то, чтобы уговорить пиратов выпустить его на свободу. Но Эвбулид, еще мгновение поколебавшись, решил не останавливаться на полпути.
— Это значит, что полталанта из оставшихся денег — твои! — спокойно ответил он. — Иди за Писикратом!
— Так значит, моя жена… — задохнулся, подбегая, Клеанф.
—
— Проклятый лжец! — Клеанф пнул бездыханное тело Армена.
Эвбулид схватил его за складки одежды на груди и с силой ударил кулаком в лицо.
— Слепой осел! Пока ты живешь с этой женщиной, у тебя еще будет не одна возможность убедиться в правдивости слов моего раба… — Эвбулид помотал головой и быстро поправился: — В правдивости Армена!
Крышка трюма захлопнулась за последним из трех пленников, которым судьба даровала свободу.
Эвбулид сел, обхватив колени руками.
«Безумец! И что тебе дала эта Пиррова победа1?» — накинулся он на самого себя.
Слабым оправданием для Эвбулида было то, что, если бы не его утренние слова Диоклу о совести, да не последние — Армена, то он бы, возможно, даже и не подумал об этом.
Верный раб, сам того не подозревая, оказал свою последнюю услугу совести Эвбулида, а самого его погубил…
И теперь…
«Гедита, Диокл, Фила, Клейса — о боги! — что будет с ними теперь?! Как я сам буду без них? Зачем я так сделал? Почему не ушел? Почему уступил это право другим?..»
Тяжелая ладонь неожиданно легла на руку Эвбулида.
Он поднял голову и увидел лицо сколота, его искоса поглядывающие из–за неудобной позы глаза.
Лад показал Эвбулиду разогнутые наручники:
— А балий говорит, что от них излечить может только пиратский кузнец! Мы еще с тобой убежим! И ты мне покажешь свою, а я тебе — мою родину. Ты поступил так, как сделали бы люди моего племени. Отныне — я брат тебе.
Эвбулид посмотрел на него и неожиданно для самого себя улыбнулся в ответ. Странное дело, как ни возмущался, как ни, стеная, ругал его ум, на сердце почему–то было легко и спокойно.
Наверху, тем временем, слышался топот, возбужденные голоса.
— Отчаливают счастливчики! — вздохнул кто–то с завистью.
Это было так. Но только отчасти. В то самое мгновение, как шлюпка с тремя афинянами отошла от одного борта, к другому пристала еще одна. Из нее по веревочному трапу на борт поднялся и по персидскому обычаю обнялся с главарем пиратов невысокий толстый человек, посмеивающийся и бросающий по сторонам мелкие, как уколы, недоверчивые взгляды.
Это был перекупщик рабов, славящийся своей сговорчивостью с пиратами и небывалой скупостью на Хиосе, Делосе, Родосе и других — больших и малых невольничьих рынках Эгейского моря.
3. Страшная весть
В самый разгар торжества победителей, шумно пировавших на берегу полоски пролива, за которым виднелась земля Италии, когда выпитым амфорам дорогого фалернского вина из подвалов растерзанных господ был потерян счет, к шатру Евна подскакал едва не падающий от усталости всадник.
Захмелевшие часовые, уверенные, что ничто больше не угрожает жизни их обожаемого базилевса, так как вся Сицилия находилась теперь во власти рабов, запоздало вскакивали с земли и с интересом смотрели вслед незнакомцу.