Око за око
Шрифт:
— Будет, будет! — закивал перс.
— Но я не слышу ее голоса! Может, он хриплый и некрасивый? Такая рабыня мне не нужна!
— Она поет слаще соловья в клетке! — клятвенно приложил ладони к груди купец. — Просто ей неведома ваша прекрасная эллинская речь!
И он громко, чтобы слышали все, добавил:
— Зато ей известен язык, на котором без перевода могут общаться между собой все люди земли: язык любви!
— Я возьму ее! Я! — закричал срывающимся голосом старик в измятом гиматии, с трудом взбираясь
Очутившись наверху, он обвел девушку с головы до ног слезящимися глазами и прогнусавил:
— Сколько ты говоришь, восемь мин?
Инвалид костылем надавил на плечо старика:
— Уходи! Я первый покупатель!
— А я, хоть и второй, но… дам восемь с половиной!
— А я — девять!
— Десять!
Эвбулид с усмешкой понаблюдал, как торгуются из–за юной рабыни калека и старик, и заработал локтями, пробиваясь вперед. Вдогонку ему понеслись возмущенные окрики.
— На чем сошлись? — оказавшись у самых ступеней, спросил он знакомого философа, глядя, как старик, схватив девушку за руку, потащил ее за собой под одобрительные возгласы и недвусмысленные шутки зрителей.
— На тринадцати минах… — нехотя ответил философ.
— Тринадцать мин за девицу! — возмутился Эвбулид. — Пять мин за старика!..
— А ты что хотел? — послышался рядом насмешливый голос.
Эвбулид повернул голову и увидел дородного мужчину, судя по одежде и уверенным жестам, бывшего судью или даже архонта.
— Малоазийцы и в благословенные времена Перикла1 стоили вдвое дороже обычных рабов! — раздуваясь от важности, сказал он. — Они от природы умны, трудолюбивы, и в то же время им не чужда великая эллинская культура, которую мы принесли им!
Он бросил презрительный взгляд на поднимавшихся по ступенькам рабов из Фракии — бородатых, насупленных, с выбеленными мелом ногами и спросил:
— Разве можно сравнивать их с этими дикарями?
— Но цены! Такие цены… — простонал Эвбулид.
— А как иначе? Ты знаешь, какими высокими налогами облагают наши Афины торговцев рабами? А расходы на умерших по дороге рабов? А, наконец, пираты? Разве есть у торговцев гарантия, что, везя на продажу рабов, они сами не превратятся в жалких пленников?
— Что торговцы! — усмехнулся философ. — Даже знатные граждане должны помнить, что в любой момент они могут стать рабами.
— Мы? Греки?! — воскликнул стоящий рядом молодой афинянин, очевидно, впервые попавший на сомату.
— Увы! — вздохнул философ. — Пираты наводнили все Внутреннее море!
— От них не стало житья даже на суше! — пожаловались откуда–то сбоку. — Мой знакомый из Фригии рассказывал, что пока он ездил по делам, пираты высадились в его городе и захватили в плен молодых девушек, среди которых оказалась и его дочь. Бедняга ездит теперь по всем рынкам, рискуя сам стать жертвой пиратов, и ищет ее…
—
— Свободные для них даже еще желаннее — за свободных можно получить богатый выкуп!
— Ох, если он у кого есть…
— Но ведь существует закон! — воскликнул молодой афинянин. — Куда смотрит наше государство, судьи, архонты?!
Важный гражданин заторопился к «камню продажи», подальше от разговора, принимавшего для него явно нежелательный оборот.
Философ проводил его насмешливым взглядом и ответил юноше:
— Все дело в выгоде! Торговля рабами, действительно, обложена крупным налогом, и Афины богатеют на ней, вернее, умудряются сводить концы с концами… Вот архонты и закрывают глаза на разбой пиратов. А они пользуются этой безнаказанностью. Вот и текут сюда нескончаемым потоком сирийцы, фракийцы и вон — рабы из Далмации…
Эвбулид проследил глазами за взглядом философа и увидел на помосте увенчанных венками1 далматов. Вспомнил слова купца из Пергама, который сказал: не утруждай себя их осмотром…
— Впрочем, мы и сами платим позорную дань Востоку! — продолжал разошедшийся философ. — Пелопоннес дает гетер, Иония — музыкантш, вся Греция посылает туда своих молодых девушек!
— И наши скромные эллинки, славящиеся во всем мире своим целомудрием, стоят обнаженными на «камнях продажи»?! Позор! — закричал молодой афинянин.
— Как же ценят на варварских рынках нас, греков? — не выдержал Эвбулид.
— Справедливости ради надо сказать, очень высоко! — горько усмехнулся философ. — Нас считают красивыми и пригодными для всех видов интеллектуальных работ. Но, бывает, посылают в гончарные мастерские и даже на рудники.
Эвбулид представил, как где–нибудь на Делосе или Хиосе глашатай расхваливает этого философа, как понтиец или критянин платит за него полталанта — обычную цену плененного стоика, хотел возмутиться, но вдруг увидел, что на помост начали выводить новую партию рабов. Это были высокие, широкоплечие северяне со светлыми волосами и голубыми глазами. Голова каждого из них была покрыта войлочной шляпой. Ахнув, Эвбулид заспешил к ним.
— Пять рабов из далекой Скифии! — закричали глашатаи. — Огромны и сильны, как сам Геракл!
Пока пораженные необычным видом рабов покупатели вслушивались в слова глашатаев, сообщавших, что эти громадные скифы умеют возделывать поля и корчевать лес, Эвбулид первым взбежал на «камень продажи» и подскочил к торговцу партией.
Это был высокий, мужественный человек с лицом воина. Один из многочисленных шрамов был особенно ужасен: через весь лоб проходил глубокий рубец, прикрытый тонкой пленкой, под которой надсадно пульсировала жилка.
Не узнавая своего голоса, хриплого и осевшего от волнения, Эвбулид бросил: