Око за око
Шрифт:
— Рим — это идеальный государственный строй! — Не слушая больше никого, увлеченно твердил Полибий. — Это смешанные надлежащим образом все три известные формы правления: монархия, аристократия и демократия, это…
— И такому человеку благодарные греки поставили памятники в Мегалополе, Тегее, Мантенее, десятках других городов! — печально вздохнул триерарх.
— Ты забыл, что он десять лет назад вступился за Грецию! — с укором напомнил Эвбулид. — И сенат пошел на уступки только из уважения к его авторитету!
Метеки, освободив кресла, почти одновременно подскочили к Полибию, который уже рассуждал
— Садись в мое кресло! — умоляюще заглянул ему в глаза финикиянин.
— Нет, в мое! — оттеснил его плечом элидец.
Полибий очнулся и невидящим взглядом обвел цирюльню. Остановил удивленные глаза на почтительно склонившихся перед ним метеках.
— Не беспокойтесь! Я отдохнул! — воскликнул он, легко поднимаясь с лавки. — Мне надо спешить — меня ждет тридцать шестая книга моей «Истории»! Весь смысл моей жизни заключен в этом труде!
— А разве ты не желаешь обновить завивку на своих кудрях?
— Или привести в порядок ногти?
— Как–нибудь в другой раз! — возразил историк и с несвойственной его возрасту быстротой направился к двери: — Мой труд торопит меня…
— Тогда ваша очередь! — разочарованно обратились метеки к триерарху и Эвбулиду.
Снова защелкали ножницы, запахло благовониями.
Ощущая приятный озноб в голове от беглых прикосновений металла, чувствуя, как отмокают пальцы в теплой воде, настоянной на травах, Эвбулид никак не мог взять в толк, что происходит в мире. Странные странности! Римлянин дает ему, греку, в долг, в чем отказали Эвбулиду его соотечественники. А греки, причем такие, как Полибий и Панеций, защищают кровожадный Рим, оправдывая все его убийства и войны, в том числе и порабощение Греции… От этих тревожных мыслей его отвлек финикиянин. Он поднес к лицу Эвбулида зеркало и спросил:
— Может, завить волосы? Это сейчас очень модно, особенно если идешь на званый ужин!
— Да, пожалуй, — согласился Эвбулид. А его сосед триерарх неожиданно захохотал:
— Тогда завивайте меня в три раза крепче, потому что я зван сегодня сразу на три ужина. И, клянусь трезубцем Посейдона, — мрачнея, пообещал он, — напьюсь на них так, что позабуду и Рим, и всех его прихвостней!
2. Двадцатилетняя Гедита
Когда Эвбулид вернулся домой, в мужской половине все уже было готово к приходу знатного гостя.
Клине, всегда покрытые грубым шерстяным сукном, на этот раз были застланы яркими, дорогими покрывалами, приданым Гедиты, вынутым из сундуков; Армен сдвинул их так, чтобы Эвбулиду было удобно вести беседу с Квинтом.
Еще три клине, одолженные у соседей, стояли у стены на тот случай, если Квинт приведет с собой товарищей или заявятся незваные гости — параситы1.
Тазы для умывания, венки из роз, расшитые цветами подушки и пестрые коврики — все лежало на своих местах.
За несколько часов, которые провел Эвбулид в цирюльне, повар, судя по ароматам, идущим из кухни, честно зарабатывал две драхмы.
— Гедита! — громко позвал Эвбулид, довольно потирая ладони.
— Иду–у! — послышалось из гинекея.
Что–то в голосе жены приятно удивило Эвбулида. Таким он слышал его разве что тринадцать лет назад из приоткрытых окон ее девичьей комнаты.
—
— Я здесь…
Эвбулид оглянулся и замер.
На пороге гинекея1 — словно и не было этих тринадцати лет — стояла Гедита! Куда делись хмурые морщинки, старящие ее лицо? Где поселившиеся в ее глазах усталость и недовольство? Всегда покрытые пеплом домашнего очага волосы на этот раз были тщательно уложены волнистыми локонами. Щеки и губы аккуратно раскрашены в нежный румянец. Брови подчеркнуты сажей, веки оттенены углем. Но главное — глаза. Они были прежними — молодыми и счастливыми. А еще духи — Эвбулид сразу узнал их запах и вспомнил: свадебный месяц гамелион, полнолуние, прячущая под покрывалом лицо Гедита и священный гимн, которым встречали их родители и соседи:
«О, Гимен, о, Гименей!..»
Гедита смутилась от долгого взгляда мужа, опустила глаза и ласково, совсем как в дни их минувшей молодости, сказала:
— Эвбулид, наконец–то и наш дом заметили боги… Неужели это были наши рабы?
— Наши, Гедита! Конечно же, наши!
— С такими рабами мы действительно расплатимся с Квинтом! А я так боялась…
— Видишь — и совсем напрасно!
Эвбулид подошел к жене и тоже, как в молодости, взял ее за руки. Шепнул на ухо:
— А знаешь, как мы отблагодарим нашего главного покровителя — Гермеса? Сына, который родится у нас после сегодняшней ночи, мы назовем его именем!
— Эвбулид! Здесь же дети…
Гедита со счастливым укором показала глазами на приоткрытую дверь гинекея, откуда выглядывали Фила и Клейса.
— Ну и что? — воскликнул Эвбудил и подхватил на руки младшую дочь: — Фила, Клейса, скажите маме, вы хотите, чтобы у вас был братик по имени Гермес?
Фила стыдливо закрыла лицо платком и скрылась за дверью. Клейса, забавно выговаривая слова, спросила:
— А он тоже будет из глины, как тот Гермес, что живет у нас за дверью?
— О боги!..
Эвбулид быстро опустил Клейсу на пол и ударил себя кулаком по лбу.
— Забыл! Совсем забыл…
— Что случилось? — встревожилась Гедита. — Эвбулид, на тебе же лица нет!
— Я…
— Ну, говори же, говори!
— Я обманул бога!
— Ты?! Ты, всерьез не обманувший в жизни ни одного человека — обманул бога?! Эвбулид, ты наговариваешь на себя!
— Если бы это было так! — Эвбулид тяжело опустился на клине.
— Сегодня утром я пообещал Гермесу, что поставлю ему в случае удачи каменную статую и новый алтарь, принесу в жертву лучшего поросенка, какого только можно будет найти на агоре! И вот он подарил нам удачу, да что удачу — счастье! А я с этими проклятыми атлетами и цирюльниками забыл о своем обещании!
— Что же теперь делать, Эвбулид? — встревожилась не на шутку Гедита.
Эвбулид вскочил с клине, отталкивая бросившегося к нему на помощь Армена, сам начал завязывать ремешки на сандалиях.
— Скорее на агору! — бормотал он, путаясь с непривычки в ремешках и, в конце концов, позволяя Армену обуть себя. — В лавки каменотесов, в мастерские скульпторов…
Громкие удары железного молотка в дверь оборвали его на полуслове.
— О, Афина! — прижала к лицу ладони Гедита. — Что же теперь будет? Может, Квинт подождет, пока ты сбегаешь? — с надеждой спросила она.