Око

Блюм Иван

Сколько это продолжалось по времени, я не могу сказать, но это было достаточно долго. Затем я почувствовал, как стало изгибаться и дрожать тело моей партнерши. Она оторвалась от моих губ и тихонько застонала, а я стал кончать в нее, ощущая, как с каждым толчком тело девушки ослабевает и становится беззащитным.

Не отпуская от себя девушку, я сел на скамейку у стены и потерся подбородком о плечо Эдетты, получив в ответ ее ласковое поцарапывание ногтями моей шеи.

Глядя в темный угол кладовки, я увидел смотрящий на меня глаз и сам уставился в него.

Внезапно глаз моргнул и в нос мне ударил смолистый запах свежеошкуренной ели.

По нынешним временам это сделать несложно. Ароматические углеводороды красят и ароматят всю нашу пищу. Мы едим гадость со вкусом клубники, пьем технический спирт со вкусом свежего лимона и едим красную массу со вкусом копченого мяса. Черемухой нам брызгают в лицо, если мы осмелимся выйти на площадь и что-то потребовать для себя, сирень — тоже какое-то оружие против населения.

Но запах, который я почувствовал, был смолистым. Именно смолистым. Резким и в то же время манящим. Помните, как в лесу вы видели начинающую кристаллизоваться слезу сосновой живицы. На вид сладкая, а на вкус смолисто-горькая, но горькая не настолько, чтобы выплюнуть, а настолько, чтобы почувствовать соль земли, вырастившей это дерево и способной удержать на ногах и нас.

Я скосил глаза вправо, затем влево и увидел изменение обстановки в кладовой. Куда-то исчезли веники и мочалки. Исчезли щели в стенках, и изменился цвет досок. Они были белыми и свежими, как будто только что обструганные.

— Посмотри вокруг, — шепнул я Эдетте.

Она встала и огляделась вокруг.

— Где это мы? — шепотом спросила она.

— Сейчас разберемся, — сказал я и открыл дверь кладовой.

В глаза мне бросился колодец с воротом и сруб колодца, свежий с каплями живицы. Рядом стоял пятистенок, недавно срубленный, мох между бревнами еще не успел потемнеть. Ворота стояли прямо, и калитка не была покосившейся. Заглянул в баню. Ее никто не топил, и вопрос помывки отпадал сразу.

Держа за руку девушку, я пошел к калитке. Она была закрыта кованым защелкивающимся "языком", то есть железной полосой, опускающейся под своей тяжестью в углубление неподвижного, вбитого в столб, запора. Я такое уже видел. С внешней стороны обязательно будет кованое витое кольцо, поворотом которого мы поднимем язык запора и откроем калитку.

Глава 68

Выглянув в открытую калитку, я увидел пятерых бородатых мужиков, ошкуривающих бревна и затесывая их в венец нового сруба.

— Фрол, кто это у тебя там такие? — крикнул один мужик, не прекращая работы.

Фрол, к которому обращались, оставил на бревне скобель и пошел к калитке, удивленно глядя на нас. Остальные мужики, не выпуская из рук инструментов, двинулись за ним. Положение наше было хуже губернаторского. Кто они такие, как они очутились здесь, да и говор у них был какой-то дремучий, могут и зашибить без разговоров, а потом разбираться не с чем и не с кем будет. Закопают где-нибудь в огороде или на телеге в лес вывезут на прокорм дикому зверю. Повадки у таких людей

простые, но строгие.

Схватив Эдетту за руку, я побежал с ней в баню и закрылся в кладовой. Пока будут выламывать дверь, найду чем защищаться или придумаю чего-нибудь.

Мужиков не пришлось долго ждать. Через пару минут они уже срывали дверь с петель, да вот только петли были кованые и вбивались в столбы на совесть и для чего Фрол делал засов в кладовке, мне доподлинно неизвестно, но пока только он спасал нас.

— Выходите сучьи дети, — кричали мужики, — выходите, а то хуже будет.

— Фрол, а давай баньку-то твою запалим, огню предадим супостатов, — закричал кто-то писклявым голоском.

— Я те сожгу, едрит твою лять, — пробасил Фрол, — иди свою баню запаливай. А ну, вылазьте, ироды!

Конечно, можно было и сдаться на милость мужиков, да только бы знать, чем это могло обернуться. Спасение или мысль о том, что это может спасти, пришла неожиданно.

— Ты что же, Фрол, так гостеньков своих привечаешь? — закричал я. — Али хочешь, чтобы домочадцы твои немочью маялись. Ты почто нас не узнаешь, хотя иногда хлеб нам оставляешь, медовуху в ковшик наливаешь и четвертым паром не пользуешься.

За дверью все затихли и зашушукались. Видно было, что мужики спорили. Кто-то говорил, убеждая, а кто-то поднимал на смех говорившего. Кто-то высказывал догадки, а кто-то эти догадки опровергал.

Первым заговорил хозяин.

— Банник, это ты что ли? — спросил Фрол. — Ты же ведь старик древний.

— А кого ты еще хотел в своей бане увидеть? — вопросом на вопрос ответил я. — Ты бабу-то свою спроси, заскорузлы ли руки, что гладят ее по мягким местам в предбаннике, тогда и скажешь, старик я или не старик.

— А девка-то это кто? — снова спросил Фрол.

— Да как кто? — ответил я. — Банница моя.

— Обдериха? — изумился Фрол и что-то загомонили мужики. — Так ведь она же стара да уродлива.

— А чего ж ты жмуришься как кот, когда она тебя в бане по яйцам гладит? — спросил я. Мужики загоготали, а Фрол что-то говорил, оправдываясь.

— А чего же вы тут вдвоем делаете? — снова спросил Фрол.

— Чего-чего, — недовольно пробурчал я, — не духом же святым мы размножаемся. Хотели немного пожить по-человечески, пока дитя не народится, да разве вы дадите? Вот расскажем все вашим Банникам, как вы к нашим относитесь, они вам устроят сладкую жизнь. Попробуете наследников в банях рожать…

За дверью затихло. Мужики стали шептаться, слышались голоса, верить или не верить нам.

— Как же не верить, — шептал Фрол, — вы смотрите, как чудно они одеты, девка-то в короткой рубахе с вырезом, почитай что телешом, парень в портках каких-то узких, волосы короткие, да и бают чудно. Мне-то с ними жить, а вот если вы чего кому ляпнете, то и ваши Банники против вас поднимутся. Считайте, что это племяши мои с Сухоложья. Так что выходите, гостеньки дорогие, — громко заговорил Фрол, — скоро полдничать будем, так что уж не откажитесь. Хозяйке скажу, чтобы подобрала вам что-нить из лопотины.