Околдованная
Шрифт:
Капитан смутился, не ожидая таких речей, но все же упрямо настаивал на своем:
— Я должен обыскать все окрестные замки, особенно тех дам, кто вчера приезжал в Шенонсо, иначе мой долг не будет выполнен.
— Как угодно, капитан, но вы не осудите, если я вернусь в спальню?
Он поставил вино, повернулся и вышел, но не лег в постель, а подождал, пока хлопнет дверь гостиной. Для верности он выглянул и, убедившись, что мушкетер ушел, направился к жене. Та вопросительно воззрилась на него.
Себастьян приложил
— Не могу, — прошептала она. — Ничего не могу, пока эти люди в нашем доме.
Себастьян поцеловал ее пальчики и смеясь кивнул.
В начале января из Парижа прибыл королевский курьер с подарком для маркиза и маркизы д'Орвиль — большой серебряной с золотом солонкой, на которой были выгравированы гербы короля и маркиза. К подарку было приложено короткое послание, всего три слова: «С благодарностью, Людовик».
В середине февраля пришло известие о том что король встретился с кардиналом Мазарини в Пуатье. Кардинал прибыл во главе войска из полутора тысяч пехоты и тысячи всадников. И немедленно стал укреплять свою власть, действуя в интересах короля: сажал в тюрьмы одних, подкупал других, одаривал третьих, стремясь усилить Францию изнутри. Те, кто пытался сопротивляться, были вынуждены признать, что Мазарини непобедим и пойдет на все ради процветания королевской власти. Всякий, кто пытался встать на его пути, будет без сожаления раздавлен.
Пришла весна, виноградники зазеленели. Лето показало, что год выдался благоприятным для вина. В начале следующего года Отем, к своему восторгу, обнаружила, что беременна. Неприятные ощущения по утрам быстро прошли, и маркиза расцвела пышным цветом. Лето она провела в саду за шитьем приданого вместе с тетушками и матерью. И смеялась, когда Жасмин заявила, что дочь выглядит такой же созревшей, как виноград ее мужа.
— Мне нравится чувствовать в себе новую жизнь, мама, — уверяла Отем. — У меня будет много детей!
Тридцатого сентября, в день второй годовщины свадьбы маркиза и маркизы д'Орвиль, Отем разрешилась дочерью.
Роды были быстрыми и на удивление легкими.
— В следующем году ты получишь наследника, — пообещала она счастливому мужу, ни в малейшей степени не разочарованному тем, что у него не сын, а дочь, изящная, как куколка. — А девочку мы назовем Мадлен Мари.
— Почему? — удивился он.
— Потому, что две последние королевы, которых дала Франция Шотландии, звались Мадлен и Мария. Малышка Мадлен была дочерью короля, но умерла, не вынеся шотландских зим. Мария де Гиз — мать нашей королевы Марии Стюарт, матери Якова Стюарта. Она тоже была когда-то королевой Франции. Поэтому мы и назовем нашу дочь Мадлен Мари.
— Мадемуазель Мадлен д'Олерон, — протянул Себастьян. — Что ж, мне нравится.
Малышка была крещена отцом Бернаром
— Только он, — твердо объявила она. — Адали такой же добрый христианин, как все мы, и я знала его с самого рождения. Лучшего крестного для Мадлен не сыскать.
И вот теперь старик гордо стоял рядом с тетушками Отем на крестинах младенца и молился, чтобы Господь дал ему сил увидеть, как девочка вырастет. Конечно, это было бы чудом, но ведь и чудеса случаются, хоть и редко.
Прошел год, и в свой первый день рождения Мадлен выглядела настоящим пухленьким ангелочком с темными локонами и дымчато-голубыми глазами. Она уже ходила и оказалась особой весьма решительной. Ко второму дню рождения она без умолку говорила и бегала на крепеньких ножках. Родители обожали ее, как, впрочем, и все окружающие, потому что по природе Мадлен была милым ребенком, несмотря на природное упрямство и стремление во всем поставить на своем. Она действительно старалась добиться желаемого, но, надо отдать ей должное, никогда не таила зла, даже если ей отказывали в просьбе.
Отем снова ждала ребенка к весне. Но несколько дней спустя после дня рождения Мадлен с виноградников примчался крестьянин, криком призывая госпожу маркизу. Лафит, увидев людей, несущих что-то тяжелое, ахнул и попятился. Госпожа метнулась из дома, и ее отчаянные вопли огласили окрестности.
Крестьяне, тащившие Себастьяна на наскоро сколоченных носилках, внесли его в дом. Побелевшая Отем шла рядом с ними, взяв мужа за руку.
— Пошли за моей матерью, — приказала она Лафиту, — и за доктором, если таковой есть поблизости. А вы несите его наверх.
Мужчины уложили маркиза на постель. Лили и Оран разразились горькими слезами при виде хозяина. Но Отем полоснула их мрачным взглядом.
— Слезами горю не поможешь! — рявкнула она. — Помогите мне раздеть его. Марк, возьми у камердинера ночную сорочку хозяина. — И, наклонившись над мужем, пролепетала:
— Сейчас, сердце мое, все будет хорошо. Где болит?
Он с трудом показал на грудь. Оран принесла чашу с вином, и Отем, подложив под спину мужа подушки, принялась его поить. Себастьян пил крошечными глотками.
Втроем женщины сумели переодеть его и укрыть одеялом. Себастьян слабо сжал руку жены.
— Я… умираю, — выдохнул он. — Священника…
— Я поеду, — поспешно вызвался Марк, не слушая протестов Отем. Ему было страшно признаться даже себе, что хозяин прав. Он действительно умирает.
Лакей выбежал из комнаты и нашел Лафита.
— Месье, маркиз требует священника. Где он?
— В церкви в Аршамбо, — почти всхлипнул мажордом.
Молодой слуга бросился в конюшню и, оседлав лошадь, погнал ее галопом по дороге в Аршамбо.