Около торговца-ходебщика

На кирпичномъ завод съ ранняго утра былъ расчетъ съ рабочими. Порядовщики, порядовщицы и глинокопы покончили передъ глубокой осенью свои работы, получили изъ конторы деньги и сбирались домой въ деревню, на родину, такъ какъ большинство ихъ состояло изъ людей пришлыхъ. Какъ водится, много недовольныхъ расчетомъ. Почти вс убждены, что ихъ разсчитали неправильно, хотя недовольство это нсколько и сгладилось тмъ, что хозяинъ поставилъ два ведра водки на отвальную. Пьяныхъ нтъ еще, но полупьяныхъ много.

Торговецъ-ходебщикъ, давно уже караулившій день расчета на завод, явился съ узлами и разложилъ на трав, на берегу рчки, протекающей мимо завода, свои товары-ситцы, платки, коробокъ съ пуговками, запонками, сережками и колечками. Есть и нитяныя перчатки для франтихъ, есть дв гармоніи для музыкантовъ. Его обступили мужики, бабы, двки и роются въ товар, покупая обновы для себя и подарки въ деревню. Торгуются. Торговецъ клянется, божится и успваетъ отвчать всмъ.

— Ой, не бери, Мавра Алексевна, манеръ, гд зеленая травка есть! Гд зеленая травка, тотъ ситецъ и надъ водой не тряси, а ужъ мыть Боже избави. Сейчасъ краску сдастъ, говоритъ круглолицая двица пожилой женщин въ черномъ платк.

— Не сдастъ, не сдастъ. Заварная краска никогда не сдастъ. Ты и не бреши, лупетка, коли не имешь понятія къ жизни, откликается торговецъ. — У меня краски въ ситцахъ на совсть только заварныя, а обнаковенныхъ я и не беру.

— Да ты самъ ихъ заваривалъ, что ли? возражаетъ корявый мужикъ.

— Не самъ, но беремъ на такой фабрик, гд безъ обману. По копйк на аршинъ лишняго платимъ, но только бы покупателямъ угодить.

— Вотъ и синяя сдастъ цвтъ, продолжаетъ круглолицая двушка. — Когда я у урядника въ нянькахъ жила, точно такого вотъ ситцу мн урядничиха подарила къ Рождеству на платье — ну, и только до первой воды.

— Ужъ захотла ты отъ урядника! Понятное дло, урядникъ на грошъ пятаковъ искалъ, а то и такъ отъ кого-нибудь изъ торговцевъ забралъ, а тамъ, само собой, даютъ то, что въ собаку кинуть, даетъ отвтъ торговецъ.

— Точь въ точь такой же синій цвтъ былъ.

— А это не синій, а кубовый. Анилиновая краска всегда сдастъ, а кубовая, такъ хоть ты въ трехъ щелокахъ стирай и три дня на плоту валькомъ бей — та же останется. Даже еще лучше будетъ. А анилиновая краска, понятно…

— Ну, ужъ я, тамъ, не знаю, марилиновая или какая другая, а только посл первой же стирки все вылиняло.

— Голову даю на отсченіе, что двадцать стирокъ выдержитъ.

— А ты вотъ что… Ты отржь образчики, да дай мн пожевать.

— На, жуй. Жуй сколько хочешь, ежели не боишься отравиться.

— А нешто съ отравой?

— Конечно же, ядовитая краска. Нарочно и ядъ прибавляется, чтобы вълась она какъ слдуетъ, чтобъ ужъ, значитъ, въ самый корень.

— Тьфу, тьфу, тьфу! Да у тебя, пожалуй, вс краски съ ядомъ. А я-то жую, жую свой розовый образчикъ, плюется мужикъ и вынимаетъ миткалевую тряпочку изо рта.

— Розовый рубашечный цвтъ жуй сколько хочешь, розовый безъ вреда. Это заварной сандалъ и ничего больше, а я про кубовый и заварной зеленый. Эко платье-то выйдетъ глазастое, коли его сшить да надть!

Быкъ забодаетъ! восклицаетъ торговецъ, прикладывая кусокъ ситцу къ своей ног и любуясь имъ. — Бери, курносая, не опускай случая. Въ этомъ куск только два платья и есть, обращается онъ къ круглолицей двушк.

— Ну, вотъ. Зачмъ же я старушечій синій цвтъ брать буду? Я двка молодая, я себ розоваго съ разводами хочу, а это Мавра Алексевна…

— Розовый съ разводами теб? Вотъ… На. Любуйся. Не ситецъ, а атласъ. Выйдешь въ такомъ плать погулять, такъ семь парней въ тебя сразу влюбятся, птухи запоютъ, собаки залаютъ. На-ка… Прикинь себ на грудь полотнищемъ. Прикинь, прикинь, не бойся.

Торговецъ подаетъ круглолицей двушк кусокъ глазастаго розоваго ситцу. Та улыбается и говоритъ:

— Манеръ не дуренъ, но мн бы хотлось чтобъ дорожками и фитюлечками такими. Тутъ разводъ, а тутъ стрлка… Вотъ такъ чтобъ было.

— Да ты, милая умница, ужъ какой-то небывалый манеръ хочешь.

— Какъ небывалый? Бывалый. Вонъ я на кухарк у станового видла. Тамъ дорожка во-первыхъ, а по дорожк…

— А по дорожк чтобы срый волкъ ходилъ и дорожки мочилъ? Нтъ, такихъ манеровъ у насъ нтъ. Да и не понимаю я, чмъ теб этотъ манеръ непригляденъ?

Круглолицая двушка задумывается.

— Быстроты этой самой нтъ, произноситъ она наконецъ.

— Какой быстроты?

— Да вотъ ежели одинъ глазъ зажмурить, то мельканія никакого и нтъ.

— Тьфу ты пропасть! Да ты чего-то небывалаго хочешь, право слово, небывалаго. Какого теб еще мельканія надо? Ужъ и такъ, кажется, слпому въ глаза бросается.

— А по чемъ за аршинъ?

— Тринадцать. Съ кого четырнадцать, а съ тебя тринадцать. Очень ужъ ты изъ лица кругла, такъ изъ-за этого…

— Ну, ну… И за десять отдашь.

— Товара не понимаешь, ангелка небесная. Сейчасъ околть, даже и за двнадцать не отдамъ. Нтъ, ужъ я вамъ цны говорю ршительныя.

— А пожевать можно?

— Розовый. Розовый жуй, сколько хочешь. Этотъ безъ яду. На образчикъ. Положи за щеку.

Торговецъ отрываетъ образчикъ и подаетъ его двушк. Та суетъ его въ ротъ.

— Такъ синій-то, говоришь, не слиняетъ? спрашиваетъ пожилая женщина.

— Да провалиться мн на этомъ мст, ежели слиняетъ!

— Такъ отржь и отъ него образчичекъ махонькій, а я пойду и клюквой давленой его помажу. Ежели не сдастъ…

— Ты бы его еще самоварной кислотой… Конечно же, отъ клюквы и отъ лимону можетъ сдать краску.

— Ну, вотъ видишь. А самъ божишься, что крпкій цвтъ.

— Такъ вдь носить-то его въ плать будешь, такъ клюквеннымъ квасомъ поливаться не станешь. Мыломъ сколько хочешь мыль — никогда краску не спуститъ. Тащи сюда кусокъ мыла. Вотъ мы при теб этотъ образчикъ взмылимъ и на солнце повсимъ.

— Нтъ, ужъ я дома… Дома и печной золы подмшаю, на манеръ щелока. Вдь ты еще отъ насъ не уйдешь, ты еще съ нами побудешь.

— Э-эхъ! Невозможнаго вы, дуры-бабы, хотите! кряхтитъ торговецъ.

— Какъ невозможнаго? Вдь платья-то, я чай, въ щелоку стирать буду.