Окончательная реальность
Шрифт:
– Информации?! А зачем тебе информация? Ты все равно ею распоряжаться не умеешь. И потом, разве мы не договаривались после Дерби расписаться? Или передумал?
– Блин, ну что ты говоришь такое! Перенесем на месяц. Я знаю, где занять денег. Займу и отыграюсь.
– На месяц! Да я рожу через месяц!
– Подожди, не ори! Жить-то на что будем? У Михал Абрамыча на шее сидеть? Нет. Отыграюсь, и тогда всё – сразу поженимся, никаких больше ставок. Дай мне шанс. Прошу тебя!
Я схватил телефонную трубку и набрал номер Буковского.
– Владимир, добрый вечер, это Вильгельм. Можно
В среду я был на ипподроме. У входа меня встретил здоровый амбал:
– Коля ждет. Коля стоял за тем же столиком и что-то жевал.
– Деньги принес? Я достал купюры.
– Молодец, вовремя, даже счетчик включить не могу. Будут еще плодотворные идеи – заходи, примем.
В эти дни я играл как бог. Казалось, мексиканская таблетка, которой угостил меня Ипполит, продолжает действовать и как будто помогает заглянуть чуть-чуть вперед, в будущее. Наверное, это была иллюзия, но играл я действительно хорошо. Делал ставки Ермакова, усиливал их своими ставками, иногда корректировал прогнозы наездника и брал весь риск на себя. Играл во всех заездах и там, где не имел информации, все равно доезжал.
Через две недели я приехал на встречу с Ермаковым в «Метрополь». Он как всегда сидел за столиком в небольшом темном зале без окон. На улице был ясный день, но в этом месте хоть днем, хоть ночью – всегда темно и пустынно.
– Присаживайся, Вильгельм. Как успехи? Я достал из портфеля пухлый коричневый конверт и положил на стол. Ермаков сразу же хапнул сверток и убрал куда-то вниз, под ноги.
– Кушать будешь?
– Нет, спасибо.
– Я слышал, – голос его звучал слишком спокойно, спокойно до ужаса, – ты усиливал мои ставки, Вильгельм. Надеюсь, это учтено в расчете? В конверте все правильно?
– Михал Абрамыч, – замычал я, – нам ведь с Лией нужны деньги на свадьбу, я только иногда позволял себе ради…
– Позволял себе что? Обворовывать меня…
Захотелось в туалет.
– Нет, Михал Абрамыч, ну зачем вы…
– Эх, Вильгельм, если бы я не любил тебя как сына… Ладно, считай, что это мой подарок, на свадьбу.
Живот крутило все сильнее.
– Когда расписываетесь?
– Не знаю, теперь, наверное, после родов. Чего там осталось, не сегодня так завтра в роддом.
Как будто всполохи от горящих казачьих станиц пробежали по лицу Михаила Абрамовича Ермакова.
– Дело ваше, – тихо сказал он, – для меня вы давно женаты. Так что больше ко мне за информацией не ходи. Родственникам наездников нельзя играть. Ты выиграл достаточно. На жизнь хватит.
Он сделал неопределенный жест, и я понял, что могу уходить.
Выбрался на воздух. Огляделся. Красивая широкая улица. Захотелось перекреститься.
Итак, подведем итоги. Дома в тумбочке 10 000 рублей. С букмекером рассчитался. Семь тысяч
16 августа, пятница. Рядовой день на ипподроме. Мне и раньше приходилось играть без подсказок, но тогда все было иначе. Выигрыш не был необходимостью, наоборот: по средам, когда я играл без информации Ермакова, следовало, скорее, проигрывать, чем выигрывать.
Сейчас проигрывать мне никак нельзя. Я смотрел на беговую дорожку, и какая-то морозная ясность охватывала меня. В голову лезли мысли о таблетке. Неужели такое может быть, и воздействие ипполитовского зелья сохраняется до сих пор? Если поразмыслить, я чувствовал будущее даже тогда, когда делал роковую ставку Черному букмекеру. В глубине души я знал, что проиграю. Эх, дурак! Ладно, посмотрим.
Я раскрыл программку и наметил комбинацию.
В этот день я выиграл во всех девяти заездах. Я уже не сомневался, что моя интуиция вышла на иной, более высокий уровень. Еще несколько беговых дней – и мы с Лией будем обеспечены, по крайней мере, на первое время.
В воскресенье утром Лию увезли в больницу. Я переволновался и приехал на ипподром только к третьему заезду. Что-то изменилось. Сначала мне было не ясно, что именно. Я чувствовал, что на трибунах душно. Воняло. Приставучий комар укусил в щиколотку, и она ужасно чесалась. От морозной ясности не осталось и следа. Я проиграл в четвертом, пятом, шестом заездах. Начав увеличивать ставки, проигрывал вновь и вновь. Вместо мороза знойное августовское марево окутывало мой мозг. Я понял, что дело дрянь, я больше ни хрена не чувствую.
Проиграв кучу денег, вышел на улицу. Лия в больнице, я в жопе, надо звонить Ипполиту.
Ипполит очень удивился моему звонку. Недолго думая, я прямо спросил его про таблетку.
– Ну, приезжай. Угощу.
Он жил близко, на улице Станиславского.
В ту ночь мне снились сны. Снилась дорога на Готенбург. По ней мчится кабриолет. В нем выряженные в дурацкие костюмы три клоуна-депутата. Они гонятся за кем-то, кривляются и швыряются солеными огурцами. Потом снилась Красная площадь и огромный портрет Леопольда Ильича на здании главного универмага Москвы. Леопольд Ильич – на себя не похож – весь завешан орденами, рядом гигантский красный транспарант «Мы придем к победе коммунистического труда». Я иду вдоль диковинного транспаранта и подхожу к немецкому посольству, что на Васильевском спуске. Перед посольством пожилой певец исполняет знакомую песню, я бросаю милостыню в его цилиндр и узнаю постаревшего Маккартни – такая белиберда. Просыпаюсь. Понедельник, 19 августа. Морозной ясности пока в голове нет. Собираюсь и еду на работу.
– Ты чего такой смурной? – спрашивает Кнорозов.
– У Ипполита был, – отвечаю.
– Ё-моё, ты это того, давай не злоупотребляй. Эта мексиканская херня не для тебя.
– Ладно, – говорю и плюхаюсь на стул.
Время тянется. Звоню в больницу. Никаких новостей. Возвращаюсь домой, ложусь спать.
Во вторник 20 августа просыпаюсь другим человеком. Снова в форме, как раньше втягиваю ноздрями морозный августовский воздух.
Съездил на «Беговую», купил программку.