Окончательный диагноз
Шрифт:
Однако Люда стала не единственной, чьей перемене в облике мне пришлось в тот день удивиться. Физиотерапевт Аня тоже по какой-то непонятной для меня причине опять оказалась в ординаторской.
– Что-то ты зачастила, – заметила я, окидывая взглядом броский макияж, сетчатые колготки и красные туфли-лодочки. Обычно ее в нашем отделении днем с огнем не сыщешь, а тут – такая неожиданность – два дня подряд! – Ты покрасилась?
– Нет, что ты, – возразила она, нервно улыбнувшись. – Это мой натуральный цвет.
Черта с два! Да за такой «натуральный» цвет в парикмахерской небось содрали тысячи три, не меньше. То, что происходило перед моими глазами, меня удивило, хотя
Не могу сказать, что у меня вообще не возникала такая мысль. Утром я вскочила пораньше, приняла душ с ароматным гелем и принялась за обработку лица – маска, косметика… В общем, когда проснулся мой сынуля и, глянув на меня изумленными глазами, спросил: «У вас на работе праздник?» – я тут же кинулась обратно в ванную и смыла с себя все, что успела «нарисовать». В самом деле, если разница между вчерашним и сегодняшним днем столь заметна, то мне вовсе не хочется выглядеть глупо в глазах коллег. А тем более – в его глазах.
Но теперь, увидев Люду и Аню при полном параде, я начала жалеть о том, что пренебрегла ухищрениями, которыми они воспользовались весьма умело и расчетливо.
Встряхнув головой, я отогнала от себя все мысли, не касающиеся работы, и уселась за свой стол, схватившись за первую попавшуюся историю болезни. Предстояли тяжелые сутки, и я не собиралась с самого начала настраиваться на негатив. Сегодня мне следовало увидеться с двумя пациентами в ортопедии и с тремя – в хирургии позвоночника, потому что потом я появлюсь в больнице только через два дня. Затем – операция в хирургии, три – в ортопедии и дежурство в приемном покое.
Около десяти я заскочила в столовую, чтобы перехватить чего-нибудь поесть до того, как начнут развозить еду пациентам. Я никогда не беру с собой бутерброды из дома, потому что у повара, Надежды Гавриловны, добрейшей души женщины, всегда есть чем нас, врачей, порадовать. В столовой никого не было, и я, пользуясь возможностью, выбрала себе столик за книжным шкафом, откуда меня не могли увидеть из коридора и большей части столовой. Этот книжный шкаф оказался здесь стараниями покойного зава. Пациенты приносили из дома книги – в основном, конечно же, дешевого карманного формата, в бумажных переплетах. Частенько они не хотели забирать их, прочитав, и оставляли в палатах. Нянечки и медсестры относили их в ординаторскую или сестринскую. Когда книг скопилось около полусотни, Ивахин предложил поставить в столовой специальный шкаф, который принесли из подсобки, чтобы все больные могли пользоваться этой импровизированной библиотекой. Никто не следил за возвратом литературы, поэтому любой мог взять понравившуюся книжку и унести с собой. Правда, обычно такого не случалось. Совсем наоборот: люди, прознав про «библиотеку», стали приносить все новые и новые издания даже после того, как выписывались. Похоже, скоро одним шкафом нам уже не отделаться. Я и сама частенько беру отсюда что-нибудь почитать, особенно на дежурстве.
По громкому смеху и стуку каблучков по бетону, стыдливо прикрытому старым линолеумом, я поняла, что в столовую вошли медсестры. Видеть их со своего места я не могла, но и они меня тоже.
– Нет, он пупсик! – раздался голос одной из девушек. Если не ошибаюсь, это Маша Орлова, которая совсем недавно окончила медучилище и, к счастью, еще не вполне освоилась. Я говорю «к счастью», потому что чем дольше младший медицинский персонал работает в больнице, тем больше матереет. Мужчины-врачи еще могут ожидать уважения от этих девчонок,
Так вот, Маша являлась одной из немногих медсестричек, к которым я испытывала теплые чувства.
– Он просто прелесть, – продолжала она, – только очень уж строгий, по-моему, – не подступишься!
– Смотря кто подступает, – услышала я тягучий, как расплавленная ириска, голос Люды.
Я точно знала, что будут делать девчонки. Они обычно садились за один из столиков и вытаскивали из пакетов запасы, принесенные из дома. Они не могут позволить себе питаться в кафе, а больничную еду – не желают. А Надежда Михайловна подкармливает только старший медицинский персонал.
– Ну-ка, ну-ка! – заговорщицки прошептал еще один голос – кажется, Оли Федорук. – Ты уже наводила мосты?
– Еще бы! – самодовольно ответила Люда. Зная ее, я не сомневалась, что она уже построила целую дамбу – что там мост!
– Только, девчонки, ловить особо нечего. В смысле, ничего серьезного.
– А я бы с ним – и несерьезно! – мечтательно произнесла Маша.
– Женат, – отрезала Люда. – Жена – то ли актриса, то ли певица.
– Кто бы сомневался, – грустно протянула Оля. – Такие на дороге не валяются. Сами посудите: красавец, врач… В общем, мечта идиотки в ярких красках!
– А еще что о нем известно?
– Ну, – делано безразличным тоном отвечала Люда, – он перевелся сюда из столицы.
– Да ну? Из Москвы? – изумилась Маша. – Чего ж ему там не сиделось?
– Понятия не имею. Но знаю, что он из этих – с верхней полки.
– То есть – с деньгами? – уточнила Оля.
– Ага, точно. Папаша у него – какая-то шишка в ЦКБ.
– И как это его папочка в Кремлевку не пристроил? – поинтересовалась Маша.
– Сама не пойму, – ответила Люда. – Но заведующий отделением ортопедии нашей больницы – тоже неплохое место, ты не находишь?
– Значит, его сюда волосатая лапа поставила, – констатировала Оля.
– Ну, не только. Говорят, он изобрел какой-то новый метод установки коленного протеза, точно не знаю. У него и патент есть. За границей этим очень интересуются, между прочим.
– И откуда ты столько знаешь? – с легким сарказмом спросила Маша.
– От Роберта.
– Роберта Альбертовича?
Я машинально отметила, что Люда назвала Роберта просто по имени. Похоже, мои подозрения насчет них подтверждаются.
– Да, – говорила она между тем. – Он наводил справки. Ох, и злющий же он с тех пор, как Шилова назначили, вы представить себе не можете!
В этот момент я решила, что наелась. Отставив чашку и тарелку, поднялась, вынырнула из-за шкафа и, мило улыбнувшись медсестрам, прошествовала мимо них к выходу. Люда при этом чуть не подавилась своим бутербродом, а остальные замолкли, словно нашкодившие церковные служки на похоронах.
Пациентка (по документам, Роза Григорьевна Васильева) сидела на кровати, свесив ноги. Выглядела она как-то печально: опущенные плечи, потерянное выражение лица.