Окопники
Шрифт:
— Беру!
— Ох и упрямый ты, Гуржий!.. Ну, как знаешь. Мое дело предупредить…
Теперь каждое утро для Вектора начинается с ожидания Хозяина. Чуть заслышит его шаги, вскрикивает нетерпеливо. А если голос раздастся, готов оборвать повод и мчаться навстречу. Его волнует даже всякий чужой оклик: «Гуржий!», всякое упоминание этого имени в разговорах казаков.
Пока Гуржий идет от двери, дончак ржет, не переставая, делая паузы лишь для того, чтобы слышать певучее, ласковое «оле, оле!», обещающее непременную радость: Хо- I зяин с пустыми руками никогда не приходит, и, дождавшись его, начинает тыкаться мордой по карманам
— Ну и хитрюга, ну и сластена!
Слыша эти слова, Вектор про себя улыбается и, поедая лакомства, мотает головой и прищуривается от удовольствия.
Гуржий заглядывает в кормушку и торбу, приговаривая: «Молодец, весь корм поел!» — хлопает по холке и берется за скребницу. От прикосновения конь играет мышцами, чувствуя прибавление сил, изгибает шею, следя за движением рук Хозяина. При этом он видит свои бока, пополневшие за эти несколько дней, как подружился с человеком. Хоть корма все те же, но как они теперь вкусны!
Раньше он весь овес рассыпал по денннку. Хозяин, заметив эту дурную привычку, стал давать его в торбе, постепенно увеличивая порцию, и, сколько б ни дал, Вектор выбирает все до единого зернышка. Гладкий стал. Волосы, что висели на груди, исчезли, шерстка стала мелкой и густой, круп залоснился. Дело идет на улучшение. Это и по Хозяину заметно: за чисткой он балагурит и насвистывает что-то веселое. Вектор послушен: надо поднять ногу — пожалуйста, дает себя чистить везде: в пахах, под брюхом, в местах самых нежных, только под грудью не дозволяет касаться скребницей, заранее начинает всхрапывать и биться от нестерпимой щекотки. Нельзя — значит, нельзя. Хозяин снимает с руки скребницу, надевает варежку. Варежкой можно — ничуть не щекотно, даже приятно.
И всякий раз он полон ликования, когда Гуржий, взяв-за недоуздок, ведет его к выходу. Идет с приплясом — так хочется быстрее выскочить и помчаться: сытый, сил девать некуда, молодой, в самом соку.
На корде Вектор бегает с удовольствием. Сначала на кругу ничего'не было, затем появилась жердочка, положенная поперек. Недоумевал: к чему она? Перемахнул, чуть тронув ее, для контроля, задним копытом. Хозяин тут же подошел, похлопал рукой по изгибу шеи, приговаривая привычное «оле, оле», и дал с ладони корочку хлеба. Понял: в чем-то угодил ему, иначе бы не приласкал. В другой раз жердочка оказалась повыше — Вектор прыгнул и опять получил корочку хлеба. Благодарность Хозяина подбадривала, и конь прыгал через препятствие все охотнее. Стал доверчивее: с Хозяином ему нечего бояться.
Как-то поутру, прежде чем вывести коня на круг, Гуржий что-то положил ему на спину, словно бы случайно, без всякой целн. Было непривычно, а потому тревожно. Спокойное «оле, оле» и прикосновение ласкающей руки уняли волнение, дали понять, что и на этот раз никакой опасности нет. Запах сыромятной кожи, хруст ремней, затягиваемых на боку живота, металлический холодок сгремян воскресили полузабытое — так седлал Старшой, колхозный конюх. «Оле, оле!» — слышалось, и конь не перечил, ничему не мешал. Только железный трензель закусить отказывался. Но Гуржий протиснул палец между десен, и челюсть пришлось разжать. Когда Хозяин впрыгнул в седло, хотелось кричать от возмущения, освободиться от тяжести, но по спокойному
шепоту «оле, оле!» и ласковому прикосновеншо руки почувствовал: так надо, все в порядке, послушно побежал по кругу следом за скачущими
Перед закрытым препятствием Вектор заробел: а нет ли кого за этим заборчиком? Хозяин разрешил глянуть: там никого не было. А прыгнуть (руда не составило.
Тот же страх перед земляным валом, перед канавами и рвами. Хочется и туда заглянуть, но Хозяин дает посыл — и конь взмывает над препятствием, целиком полагаясь на всадника. И ни разу не был обманут в доверии к нему. Крепко усвоил, что нет у него друга надежнее, чем Гуржий. Щедро вознаграждается им за послушание, за ум и хороший характер. А если уж наказывается, то за дело и вовремя. А не вовремя накажи или не вовремя поблагодари, то и не будешь понимать, что от тебя Хозяин хочет.
Дончак многому научился. Умеет ложиться: почувствует настойчивое подергивание повода и шпору под правый бок, останавливается, подгибает ноги и, как только Хозяин сойдет с седла, валится на бок, откидывая голову на траву, — замрет, не подавая признаков жизни, а Гуржий тем временем, лежа за ним, ведет огонь из карабина.
Стрельбы дончак сначала жуть как боялся. Выстрелит Хозяин, сидя в седле, а он метнется, не зная, куда бежать, готовый сброснть всадника. «Оле, оле!» — слынгал н смирялся. Новый выстрел — н вновь успокаивающее «оле, оле!». Понял, что никакой угрозы нет. И теперь от выстрела даже не вздрогнет, лишь ушами чиркнет — трык!
Привык и к свисту сабли при рубке лозы.
А что по — настоящему полюбил, так это скачки. Они пробуждают радость далекого мирного времени, оставшегося лишь в сновидениях, когда каждое утро, вырвавшись из варка, мчался в табуне с Гнедухой наперегонки к речке и пахучему лугу. Всякий раз срывается со старта раньше времени, за что Хозяин грозится хлыстом. И терпеть не мо
жет, чтобы кто-то на кругу его обгонял, — сейчас же, прижав уши, оборачивается, делает вид, будто хочет укусить поравнявшегося с ним коня.
Слушаться человека — дело немудреное. Лошадь понятлива, а если слово сказать не может, то ведь и люди, видимо, не все умеют делать, если уж не могут без коня обойтись. Лошадь безотказна — пожалуйста, запрягайте, наваливайте тяжести, скачите верхом. А случись какая беда — из воды вытащит, из огня вынесет, и все бескорыстно, лишь бы только люди понимали своего молчаливого и верного четвероногого друга.
День в полку начинается с пения: ра — ра — ра. В сигнале требовательность и суровость. Значит, кончай, кони, есть, сейчас прибегут люди. В полдень голос трубы совсем иной, мягкий и веселый: ти — а, ги — а, ти — а-та. Дневальные несут овес в горбах, а казаки, оставив лошадей у коновязи, бегут с котелками к походной кухне. На заходе солнца труба еще спокойнее: ти — та — ата. Значит, конец занятиям. Хозяин спрыгивает с седла и, бросив поводья, ослабляет подпругу, избавляет от надоевшего трензеля: отдыхай! И куда бы он ни пошел, Вектор, весь мокрый, в пене, направляется следом и будет за ним ходить весь вечер, не отставая ни на шаг.