Оковы для ари

Чернованова Валерия Михайловна

Кьёрд апатично лежал рядом, умостив морду на скрещённых лапах. Никак не отреагировал на появление тальдена, не встал на защиту любимой хозяйки, когда Ледяной, в несколько шагов преодолев разделявшее их расстояние, грубо дёрнул её за подбородок, заставляя поднять голову.

Ему нужно было видеть её глаза, в которых снова стояли слёзы. Видеть эти глаза в момент, когда давящую тишину спальни нарушит вопрос, что вот уже столько времени не давал Скальде Герхильду покоя:

— Где. Моя. Жена?!

— Аня, солнышко, давай уедем отсюда, пока не поздно. Ты уже столько денег на это жульё угрохала.

Я уже молчу про время! — расстроенно всплеснула руками мама и проводила отъезжающий от остановки автобус тоскливым взглядом.

Дореволюционная колымага, на которую пришлось пересесть в соседнем городке, чтобы попасть в эту глухомань, обдала нас залпом вонючего дыма и медленно укатила в пасмурный ноябрьский полдень. А мама тем временем, демонстративно откашливаясь, перешла на некое подобие тротуара. Ну или того, что от него осталось. Угодила шпилькой в выбоину в асфальте, культурно выругалась, после чего вздохнула безнадёжно, наконец-то поняв, что до вечера нам отсюда теперь уже точно не выбраться.

Автобусы в село с символическим названием Ведьмовское (надеюсь, что и правда Ведьмовское, а не Шарлатанское) наведывались нечасто. Мы приехали утренним рейсом с пересадкой, вечерним собирались вернуться в Москву.

Вернее, собиралась я, смотаться по-быстрому туда и обратно, но мама в последний момент напросилась в попутчицы и всю дорогу истребляла мои и без того немногочисленные нервные клетки. То сокрушалась по поводу нашего с Воронцовым грядущего развода, то ворчала, что ей не по душе идея фикс единственной и такой упёртой дочери, которая (я то бишь) вознамерилась во что бы то ни стало разобраться с проклятием Королёвых.

— Лучше бы потратила свободное время на поиски работы, раз уж вы с Лёшей решили разбежаться, — завела по новой свою шарманку. — Как выпустилась, так только на пару собеседований и сходила. Три месяца после свадьбы дурью маешься. И вот, теперь ещё и развестись собралась.

Вообще-то дурью маялась Фьярра, а я делом занимаюсь. И, как обычно (даже здесь, на Земле), отдуваюсь за, мать её, Лучезарность. Фьярра всячески избегала встречаться с моими близкими. За что они на мпеенмая разобиделись, и вот только сейчас, спустя почти месяц после моего возвращения из Адальфивы, мы наконец помирились. Потому и взяла с собой маму. Чтобы опять не дулась на меня как мышь на крупу.

— Аня, может, всё-таки передумаешь? — идя по безлюдной улочке, мимо развалюх, которые язык не поворачивался назвать домами (да и на гордое звание сараев они тоже не тянули), продолжала донимать родительница. — Лёшик ведь против развода. Он так мне вчера и сказал. А ты чего упираешься рогом? Что такого могло случиться, что ты даже видеть его не хочешь?

Случилась Фьярра.

Ну и моя любовь к Скальде.

— Ма-а-ам, ради бога, прекрати, — теряя терпение, простонала я. — Ну сколько можно одно и то же? Мы с Воронцовым уже всё обсудили, решили и постановили.

— Решила ты, Аня! И, пожалуйста, называй мужа по имени. Он тебе пока ещё всё-таки муж!

Ну, это, к счастью, дело поправимое и явление временное.

Закусила губу, чтобы вслух не ляпнуть лишнего, и принялась с горем пополам соскребать остатки выдержки. Мне нервничать никак нельзя, иначе маман обзаведётся

симпатичным кляпом изо льда. Ей психологическая травма будет обеспечена, а меня совесть замучает.

Глубоко вдохнула, на миг прикрывая глаза, и с благодушной улыбкой предложила родительнице ускориться.

Провинциальный пейзаж не радовал. Накрапывал мелкий дождь, а собравшиеся в сизые комья тучи недвусмысленно намекали, что в любой момент эта морось может обрушиться на нас ливнем. За кособокими домами густой пеленой вырастали сосны, разбавляя унылую панораму какими-никакими красками природы. Изрезанная колеями дорога чавкала грязью. Мама шла медленно, осторожно, будто ступала по минному полю. Сама виновата — нечего было надевать новенькие замшевые сапожки в такую погоду.

Сколько забытых богом деревушек, подобных этой, я объездила — не сосчитать. И все как одна: с одинаковыми утлыми домишками и покосившимися деревянными заборами. К столичным ведьмам, шептуньям, колдунам тоже не раз наведывалась. Без толку. Пока что мне фантастически везло на мошенников, но стоически не везло на настоящих магов.

А может, на Земле такие вовсе не водятся. И только я уникум — всё пытаюсь ужиться с ледяной силой, которой боюсь до чёртиков. Потому как эта строптивица никак не желает быть покладистой и подчиняться своей хозяйке.

Дом бабки Казимиры располагался на отшибе. Сразу за ним начиналась сосновая роща, шумевшая загадочно и тревожно.

— Пришли, — объявила я, сверившись с неким подобием карты, которую набросала знакомая моей подруги Дашки.

Ожидала увидеть избушку на курьих ножках, вроде тех, что ютились возле остановки. Но этот домик неожиданно порадовал белёными стенами, новенькой черепицей и крашеными под цвет сосен ставнями. Такой же, сине-зелёной, была и калитка, оказавшаяся незапертой. Однако зайти во двор я не решилась. Мало ли, какой пёс здесь в охранниках.

Потому громко представилась:

— Здравствуйте! Меня зовут Аня. Казимира… извините, не знаю вашего отчества. Мне посоветовала к вам обратиться Ильина Евгения Петровна.

Дверь, к которой вело деревянное резное крыльцо, распахнулась, и к нам бойко засеменила приятной наружности старушка. Этакий божий одуванчик в светло-сером платье и цветастом платке. Казимира совсем не походила на остальных представительниц псевдо-колдовской братии. Те «ведьмы», с которыми я уже успела пообщаться, предпочитали окружать себя соответствующим антуражем: магическими шарами, отполированными черепами, щедро обвешивали себя всякой дребеденью, вроде оберегов и амулетов.

— Ещё одна мошенница, — проворчала мама, сверля Казимиру недобрым взглядом. — Ну разве ведьмы так одеваются? Даже не пытается слиться с образом.

— Такое ощущение, что это только на мне проклятие, а ты с ним кайф всю жизнь ловишь.

На свет божий я появилась, когда маме едва исполнилось девятнадцать. Я стала для неё прощальным подарком от первого мужа, положившего начало целой плеяде его последователей. Прощальным, потому что, узнав о ребёнке, папа-студент резко перехотел становиться главой семейства и самодепортировался. Остальные мамины союзы тоже длились недолго.