Окружившие костер
Шрифт:
На лице Хукуйника светилось глубокое удовлетворение происходящим, и он с причмокиванием кадил "Беломором".
Волосы Алины были мокрыми и приятно пахли болотной тиной. Я, таясь от остальных, украдкой взял в руку прядь и несколько раз вдохнул душный и тягучий аромат. Алина в ответ посветила мне зеленющими глазами.
– У тебя волосы болотом пахнут, - негромко произнес я.
– Очень здорово.
Алина радостно улыбнулась и съежилась.
– Я ведьма, - шепнула она, широко раскрывая глаза и поджимая босые ноги.
– Да, вот что, Алина, - наконец отважился
– Как это ты сподобилась... не мое, конечно, дело... ну, с Дынкисом купаться? Ты же его не переносишь.
– Он сам увязался, - ответила Алина с набитым ртом. Теперь она быстро заглатывала консервы.
– Сам увязался и все говорил мне всякие гадости.
– Какие-такие гадости?
– нахмурился я и исподтишка бросил взгляд в сторону Дынкиса. Тот шевелил поленья, позабыв о надкусанном яблоке, валявшемся рядом.
Алина, продолжая жевать, что, впрочем, ничуть не сказалось на скорости изложения ею фактов, сообщила, что Дынкис уверен, будто она, Алина, катится вниз по наклонной и именно он, Дынкис, хочет ее предостеречь. При этом он сравнил ее с одной нашей общей знакомой - проституткой, наркоманкой и, конечно, психопаткой.
– Ты представляешь?
– закончила Алина шепотом.
– Это меня-то он сравнивает?!
Да ты не строй из себя дурочку, не строй, - хотелось мне ответить. Заниматься любовью с Хукуйником по ускоренной программе ты могла, а вот аналогии разные тебе, видишь ли, не по вкусу...
– Да как он смеет сравнивать!
– злобно молвил я вслух.
– Ему какое дело? У него, кажется, есть о ком беспокоиться... и все мало. Никто его не звал, напросился, паразит, на огонек, и еще сравнивает. И с кем! Погоди, я еще сшибусь с ним.
И я придвинулся к Алине поближе, но она заметила и чуть отодвинулась. Я укрыл ей ноги одеялом.
– Малыш!
– окликнул меня Хукуйник.
– Пасни мне бутылку.
– Я тебе пасну, - заворчал я.
– И я тебе не малыш, нашел малыша, твой малыш в магазине, называй как угодно, но малыша чтоб я больше не слышал.
– Милый, я ж тебя всегда любил, - с нежной укоризной повинился Хукуйник.
– Дай же мне нектар, я жаждаю воспеть хвалу Бахусу.
– Сперва я воспою, - сказал я и потянулся за продуктом. Когда я спел свою песнь, запели все остальные, бутылка пошла по кругу. За ней последовала другая, потом еще и еще, нещадно истреблялся "Беломор", изредка в огонь подсовывалось полено. Толян, сидючи у палатки, замерз и передвинулся поближе к теплу.
Говорили о чепухе - Дынкис сетовал на отсутствие гитары, Хукуйник, сильно окосев, напевал что-то из "Аквариума" - вроде бы "Корнелия Шнапса".
И вот, вызревшая в сердцах, высиженная на холоде, подкрепленная кашей и взогретая вином, разразилась буря.
Алина, высвободив ноги из-под одеяла, встала, потянулась, в очередной раз демонстрируя свою сногсшибательную фигуру, и отошла в сторону. Стоило ей сделать два шага, как ночь приняла ее, и Алины не стало видно.
– Пописать пошла, - тоном знатока прокомментировал уход Дынкис.
Нетрезвый лик Хукуйника внезапно озарился каким-то воспоминанием.
– Слышишь, милый!
–
– Я ведь тебе забыл поведать: у нее с собою взят хлорэтил. Нюхать.
– Тьфу!
– я возмутился и стукнул кулаком в холодеющую землю.
– Тоже мне наркоманка. Нюхать всякую погань. Нашла удовольствие.
– Истеричка, одно слово, - с грустными интонациями сообщил Хукуйник. Уж я-то знаю.
– Истеричка!
– я, порядком опьяневший, присел на корточки.
– Попадись она мне в руки, я б ей показал, как истерики закатывать. Уж у меня бы она закатила...
– Да бросьте вы, в самом-то деле, - послышался голос Толяна. Мы повернулись к нему. Толян глядел враждебно, в глазах его колыхалось раздражение. Две черные рассерженные пуговицы на лице Пьерро, которое не подкрасить даже вином.
– Слушать неприятно. Один строит из себя этакого знатока людей, другой - Дон Жуана... черт-те что.
– Мужики, закрываем тему, - сказал я примиряюще.
– Не хватало еще передраться...
Наступило молчание. Дынкис, уставясь на угли, плескал в них понемногу яблочной наливкой. Угли с наливки шипели, и я собирался уж было поставить Дынкису на вид за разбазаривание спиртного фонда, когда раздался крик.
Он донесся из палатки, и мы сразу же узнали голос Алины. Крик был пронзительный, протяжный, и больше не повторился. Затем из черного палаточного проема показалась сама Алина, она выползала на четвереньках, тяжело дыша и мерно качая головой.
Хукуйник отупело уставился на нее.
– Это хлорэтил, - пояснил он тоном эксперта.
– Она хлорэтила нанюхалась.
На меня напало непонятное оцепенение; я сидел, широко распахнув глаза и подавшись вперед, отчего лицо мое медленно жарилось на огне. От Толяна остались одни зрачки, вперившиеся в фигуру, которая по мере выползания из палатки приобретала что-то безобразное и гадкое, становясь сродни телу ящерицы или какого другого пресмыкающегося.
Свежий воздух подействовал на Алину отрезвляюще, и она поднялась на ноги. Мы молча наблюдали, как ее шатало из стороны в сторону, и слушали блаженно-дикое взрыкивание, чуть похожее на стон. Внезапно Алина сделала два больших порывистых шага в направлении костра, после чего остановилась, не прекращая раскачиваться и тихонько подвывать, затем она шагнула снова, и вдруг ее резко понесло вперед. Каким-то чудом ей удалось затормозить, иначе было бы не миновать огня.
Я встал и замер в позе, предваряющей прыжок, но Алина находилась напротив, по ту сторону костра, а по ту сторону костра сидел Дынкис.
Он вскочил и вырос перед нею, когда никто этого не ждал. Левой рукой он схватил согнувшуюся Алину за плечо, толкнул, рванув одновременно вверх, - и та распрямилась, явив безумное лицо с разметавшейся челкой; правой рукой Дынкис несколько раз ударил в это лицо - наотмашь и с чрезвычайной силой.
Происходящее настолько обескуражило нас, что никто по-прежнему не тронулся с места: лично я словно прирос к одеялу, вновь на него опустившись, а очнувшись, заметил, что рука моя сжимает горлышко бутылки, готовая разбить ее вдребезги и превратить в грозную "розочку".