Ола и морской волк
Шрифт:
Она повернула к нему голову, и теперь, увидев ее в свете камина, джентльмен отметил чрезвычайную привлекательность выразительных черт ее лица и длинных темных ресниц, окаймляющих ее глаза.
Ее лицо завораживало, однако его глаза не выражали никакого восхищения, когда он сказал, чуть ли не насмехаясь над нею:
— Так он для вас либо тот, либо другой!
Прежде чем ответить, она вновь села в кресло и сказала;
— Ни тот… и ни другой! Этот человек… похитил меня, и я должна… спастись от него!
— Похитил
Леди покачала головой в ответ.
— Это… невозможно!
— Тогда вы, может быть, объясните! Я спрашиваю не из праздного любопытства. Я мог бы — хотя и не беру на себя каких-либо обязательств — помочь вам.
Выражение ее лица немедленно изменилось.
— О… неужели вы можете помочь мне… неужели это правда? Вы хотите сказать, что могли бы найти корабль для меня… а может быть…
Она поколебалась секунду, а затем, словно элегантная одежда джентльмена заставила ее решиться, леди высказала свое предположение:
— У вас есть… свое… судно?
— Прежде я должен спросить вас, — ответил джентльмен, — почему вы стремитесь бежать и от кого?
Леди глубоко вздохнула, прежде чем ответить:
— От моей… мачехи!
Джентльмен поднял брови. Он не ожидал такого ответа.
Затем он сказал:
— Пожалуй, для дальнейшего разговора нам следует представиться друг другу. Я — маркиз Элвингтон…
Едва он договорил, как леди изумленно вскрикнула:
— Я слышала о вас! Вы знаменитый, и конечно, у вас есть яхта. Вот почему вы здесь. О, пожалуйста… пожалуйста, отвезите меня во Францию! Мне необходимо уехать… и быстро!
— От человека наверху, который похитил вас?
— Да… Я никогда не ожидала… я ни на минуту… не могла представить… что он может вести себя…
Она, казалось, не могла подобрать слова и закончила лишь беспомощным жестом своих рук, жестом трогательным и Жалостным.
— Я жду, что вы назовете мне ваше имя, — сказал маркиз.
— Меня зовут… Ола Милфорд. Мой отец был лордом Милфордом, и мы живем близ Кентербери.
— Мне кажется, я слышал это имя, — осторожно сказал маркиз.
— Папа не часто посещал Лондон. Он предпочитал жизнь в деревне, ему нездоровилось за два года перед его… смертью.
— Вы говорите, что бежите от своей мачехи?
— Да… я больше не могу… оставаться с нею! Это… невозможно!
— Почему?
— Она ненавидит меня! Она сделала мою жизнь несчастной! Она — моя опекунша, но она не отдаст мне ничего из тех денег, которые папа оставил мне. Они предназначены мне, но я не могу… пользоваться ими, пока мне не исполнится… двадцать один год, либо пока я… не выйду замуж.
— С этим у вас не будет затруднений, — цинично заметил маркиз.
— Вы не понимаете! — возразила Ола Милфорд. — Моя мачеха
Она с трудом вымолвила последнее слово, будто испытывала неловкость, открывая истину. Затем продолжила:
— Она все время говорит, что желала бы избавиться от меня… Но сама не дает мне никуда пойти… а если в дом приходит какой-нибудь джентльмен, она не позволяет мне говорить с ним… По-моему, она просто хочет сама снова выйти замуж.
— Но должны же быть у вас другие родственники, с которыми вы могли бы жить? — предположил маркиз.
— Да, — ответила Ола, — я даже говорила ей об этом, но мачеха отказалась обсуждать мой переезд, поскольку боится, что я заберу с собой мои деньги.
Она вновь глубоко вздохнула.
— Мои деньги — причина всех бед и с моей мачехой, и с моим… кузеном… он сейчас наверху.
Она взглянула вверх, и маркиз заметил легкую дрожь, пробежавшую по ее телу.
— С вашим кузеном? — спросил он. — А он здесь при чем?
— Я была в отчаянии… в абсолютном отчаянии от того, как моя мачеха… обращалась со мной. Вы не можете представить себе, что это такое — жить в атмосфере постоянной ненависти и придирок.
— Можно представить, — ответил маркиз. — Продолжайте!
— Я решила, что у меня только один выход: вернуться в монастырь близ Парижа, где я училась, и стать монахиней или же — как часто твердит моя мачеха — стать кокоткой!
Маркиз испуганно вздрогнул.
— Кем-кем? — спросил он. — Вы знаете, что это означает?
— Я не знаю… точно, что она имела в виду, — призналась Ола, — но она говорила это тысячу раз: «С такими волосами, как у тебя, тебе надо быть кокоткой, и это все, на что ты пригодна!»
Как бы желая продемонстрировать свои слова, она отбросила назад капюшон плаща, которого не снимала с тех пор, как вошла в гостиницу.
Пламя огня, казалось, внезапно переметнулось из камина на кресло напротив маркиза.
Он видел немало рыжеволосых женщин, но ни у одной из них волосы не блестели столь живым, ярким цветом и не были столь прекрасными, как у этой девушки, Поскольку волосы долго были под меховым капюшоном, они вначале выглядели гладко приглаженными к ее маленькой головке.
Но когда она расстегнула накидку, сбросила ее на спинку кресла и пробежалась пальцами по волосам, они будто ожили.
Пышные локоны переливались от света огня, и их ясный насыщенный цвет оттенял ее кожу, отчего она казалась почти ослепительно белой, «Неудивительно, — подумал он, — что любая женщина, особенно мачеха, хотела бы избавиться от такой возможной соперницы, которая не просто необычайно красивая, но захватывающе эффектная!»
Маркиз почувствовал, что Ола ждет его совета, и сухо сказал: