Олег Меньшиков
Шрифт:
Звучит старый марш - опять старая музыка! Сашка подхватывает: "Если в поход страна позовет..." Да что дала ему его страна? Возможность стать коммандос? А он рыдает - значит, не ушла от него отчизна, его и наша безумная, вывихнутая, сорвавшаяся с оси Россия? И нет у него, у нас, ничего, в общем, кроме этой вздыбленной земли, и жить мы можем только на этой земле...
Рыдает не добропорядочный, хорошо воспитанный мамой - сельской учительницей в соответствии с патриотическими указаниями, Ваня Жилин, а беспутный Рэмбо из города Читы, которому раньше никогда бы в голову не пришло, что его может пронять при словах "страна позовет..."
Режиссер и актер серьезно рисковали, решаясь на такую сцену. Как прозвучит она сегодня, когда само понятие "патриотизм" чуть ли не предано остракизму
Слезы впервые смывают с Александра маску холодного, грубого циника. Ему становится легче. Маска сброшена актером почти неуловимо, он тонко оставляет небольшой зазор между наглым, хамоватым, недобрым "прапором" и Сашкой, ставшим товарищем такого же, как он, пленника, Ивана Жилина; в общем, такого же солдата и такой же жертвы власть предержащих.
Страшна сцена, когда боевики гонят пленников на минное поле: они должны проложить отряду безопасную тропу. Взорвутся - черт с ними, они ведь не люди для своих врагов. Тот Сашка, каким он был в первые дни плена, стал бы рассказывать Ивану, что им предстоит, измываться, рисуя картину гибели, об осколках, которые пронзят их тела... Нынешний Сашка строго скажет Жилину еще в машине, везущей их на эту пытку: "Что же ты не спрашиваешь, куда нас везут? Что с нами будет?" Саша чувствует себя старше и потому ответствен перед Жилиным, ничего еще не успевшим узнать в щедрой взрослой жизни. Иван молчит. Но не так, как прежде, чтобы не вызывать напарника на очередной взрыв. Своим молчанием он как бы уравнивает их, нынешних, в горе, в том, что с ними могут сделать.
Возможно, Александр какой-то частью своей души гневается на ту власть, которую обрел над ним простой деревенский парень, пороха не нюхавший. Только обратной дороги нет, что случилось - то уже и случилось. С другой стороны, стало как-то уютнее, даже спокойнее в ощущении, что рядом вроде товарищ, пусть он совершенно другой человек, чем Сашка, но есть в нем нечто, заставляющее Слая чуть иначе взглянуть на самого себя. Не стоит придумывать утешительную перспективу на предмет полной перековки Сашки после общения с Жилиным. Он, ежели было бы дано ему остаться в живых, профессии не сменил бы, по-прежнему деловито стрелял бы в тех, в кого приказано стрелять, зарабатывал бы этим приличные "бабки", не слишком терзаясь совестливыми покаяниями. Но ушла ожесточенная непримиримость к людям, которая раньше была его единственной опорой. Иван пробил брешь в ней.
В "Кавказском пленнике" Олег Меньшиков не торопясь приближается к финальному мотиву, близкому и другим его персонажам: примирения с неминуемым уходом из жизни. Калигула, Андрей Плетнев, Сергей Артеньев шли на это осознанно. Провинциальный прапорщик-контрактник Александр может лишь смутно предощущать грядущую гибель, уже не так и страшась ее.
Во время побега Саша убивает сторожа, немого Хасана,- иначе им не уйти. По дороге он и Жилин встречают пастуха, отбирают у него ружье, и его приходится убить: останется живым - немедленно соберет людей, все рухнет. Прежний Сашка убивал бы яростно, с ненавистью. Сейчас - как бы даже нехотя, потому, что нет другого выхода. Поймают - не вернут в подвал Абдул Мурада, а сразу, на месте, шлепнут...
Прежний Сашка от души выдал бы Ивану, по оплошности выстрелившему из отобранного у пастуха ружья. Наверняка избил бы так, что мало не показалось. Нынешний только мрачно, поверженно обронит: "С тобой только из плена бегать..." Он знает, что для него все кончено. Осталось совсем немного... Боевики окружают их. "Кто убил пастуха?" - "Я..." Александр ждал этой минуты. Спокойно, зная, что от смерти не уйти. Даже не жалея себя поздно. Его душа больше
По местным обычаям убийцу должны казнить немедленно, перерезав ему горло. Сашка идет между двумя боевиками, очень прямой, ровным, твердым, солдатским шагом. Опять насвистывает - конечно, "Синий платочек". Теперь эта мелодия прощальная, он оставляет ее Жилину, больше ему оставить Ивану нечего...
Потом, не оборачиваясь, Александр приветственно подымет руку над плечом: "Жилин!.." Это просьба не забыть. Ни о чем... не забывать.
Казнь Слая показана мгновенно и лаконично - только запрокинутая голова, тонкая шея, по которой сейчас пройдет нож... В отличие от многочисленных собратьев по профессии, смакующих сцены убийства, растягивая их на километры пленки, Бодров не искусился возможностью вызвать у зрителей слезы сострадания к гибнущему герою. Он выиграл - смерть мгновенная и мужественная гораздо больше впечатляет и западает в душу... И здесь, мне кажется, Бодров шел от Толстого, не конкретно от рассказа его, в котором, кстати, оба героя остаются в живых, а во взгляде на последние минуты жизни Александра. Вспоминались толстовские "Три смерти", то место, где пишет он, как срубали ясенку. И она "вдруг и необычайно затрепетала", "сочные листья зашептали что-то, потом дерево вздрогнуло всем телом" и "рухнулось макушкой о сырую землю..."
Гибель Сашки переводит картину в несколько иную, нежели раньше, категорию. Рождается миф - миф создает реальность, приподнятую над действительностью. Миф наводит мосты между горьким настоящим и вымечтанным людьми будущим. Миф требует от героя самоотречения, самозаклания. Русский прапорщик-контрактник Александр уходит в небытие в ореоле мифа, придавая фильму эпическое звучание.
Саша появится на экране еще дважды. Эти фрагменты появились в картине по идее Олега Меньшикова, в сценарии их не было. Возможно, некоторым они кажутся чужеродными в жесткой, вроде бы сугубо реалистической ленте. На мой же взгляд, актер точно уловил, что кадрами гибели Александра фильм, вернее, история его героя, не должна заканчиваться.
Он возникает в видениях живого Ивана, томящегося в грязной яме после казни Саши. Александр стоит над ним - красивый, в новой форме, снова, как в начале, лихо заломлен его берет. Светло улыбается: "Я мертвый... А мне нравится..." Говорит тихо, мягко - никогда так не говорил с Иваном. Он улыбчиво ясен, покоен, но без леденящего могильного холода. Оттого его приход - оттуда!
– не гимн смерти. Александр слишком исполнен участия к Жилину, что исключает хвалу небытию. Сашка сейчас такой, каким стал для Жилина в последние их реальные дни и часы. Воспоминания всегда окрашены нашим личным отношением к прошлому, возвращаемому памятью, чувствами, не ушедшими со смертью человека, тем более близкого. Стало быть, добрым, исполненным света запомнился Слай, Сашка, Александр Ивану Жилину. То есть успевшим прийти к себе - лучшему. И еще Александр пошутит: "Я опять забыл, как тебя зовут-то?" Он произносил эту фразу раза два тогда, в начале их плена: зло, нахально, подчеркивая своей интонацией всю малость, ничтожность дурачка Жилина... Теперь он улыбается - шучу, шучу, не забыл я тебя, Иван...
Второй раз покажется Сашка Ивану, когда Абдул Мурад поведет Жилина на плато. Это самая тяжелая минута для Ивана: он уверен, что ведет его старик на расстрел, не зря в руках у Абдул Мурада ружье. Жилин стоит, ожидая выстрела в спину. И снова он тут - Сашка! Насмешливый, сильный, добрый: "Ваня, ну чего ты? Оглянись!" Именно Саша заставляет Ивана оглянуться и увидеть, что Абдул Мурад отпускает его на волю.
Эти короткие, минутные, в общем, фрагменты действительно придали "Кавказскому пленнику" новое дыхание. Еще одно сближение с Толстым, с высоким, спокойным небом Аустерлица, которое видел истекающий кровью Андрей Болконский. От временных констант авторы уходят к вечным, открывая героя в другом измерении. Обыденность переходит в величие почти незаметно, во многом благодаря умению Меньшикова сохранить немало от былого, живого Слая, и открыть чистоту или стремление к ней, заложенное в природе людей. По крайней мере большинства из них.