Олег Верстовский — охотник за призраками
Шрифт:
Я обернулся, уже не стесняясь чувств, крепко обнял её. Впился в чувственный рот, ощутив чуть сладковатый привкус её губной помады. Она не сопротивлялась, не пыталась высвободиться. Все эти месяцы воздержания ударили в голову, обдав нестерпимо-знойным жаром, который нужно было немедленно погасить прямо сейчас, здесь в этой гостиной.
Подхватив на руки, я перенёс её на диван. Помог освободиться от одежды, дрожащими пальцами расстегнул застёжку бюстгальтера с остроконечными чашечками, жадно впился во влажную, бархатную ложбинку между нежными выпуклостями, набухшие крупные соски. Как разъярённый зверь, вгрызаясь в поверженную добычу,
В голове взорвался фейерверк ярких искр, и все закончилось. Я отключился, словно провалился в глубокий узкий колодец.
Глава 8
«Змея» в Никольском соборе
— Нора, расскажите мне, чего вы так опасались? — сжав тонкую, с полупрозрачной кожей, на которой расплылись огромные гематомы, руку спросил я. — Это связано с этим лекарством, которое дают детям? Вы это хотели мне сказать?
Она открыла глаза, и, вздохнув, прошептала:
— Да. Это вещество, которое разрабатывает Джонс… уже давно… с середины прошлого века. Они начали вести разработку перед войной… Потом забросили. И к началу пятидесятых годов сделали первые образцы. Это очень страшно, Олег…
Как только я пришёл в себя, обнаружил с досадой, что опять нахожусь в больнице, но теперь уже в российской, куда меня отвезли после схватки с анакондой. Я быстро разузнал, в какой палате находится Нора и с боем прорвался к ней, насмерть запугав медицинский персонал.
Вытянувшись на кровати, Нора лежала, опутанная толстыми рифлёными трубками, в окружении нескольких суперсовременных аппаратов с экранчиками, на которых бежали диаграммы и цифры. Была очень слаба, измучена, голову закрывали плотные бинты. Прекрасные глаза, окружённые тёмными кругами, ввалились, губы посинели. Свет, падающий из широкого окна за её головой, придавал осунувшемуся лицу неживой оттенок мраморной статуи.
— Один журналист… хотел помешать… производить это вещество, — продолжила она через долгую паузу, с трудом подбирая слова. — Он взорвал лабораторию. Там… проводились… опыты. Его арестовали. Осудили на смертную казнь.
— Нет, Нора, — неожиданно вырвалось у меня. — Он не взрывал лабораторию… Его подставили.
Она замолчала, в изумлении глаза раскрылись, а в мои мозги будто вонзились тонкие острые иглы, вызвав невыносимый до тошноты приступ головокружения.
— Нора! Мне же больно! — воскликнул я, сжимая виски в ладонях. — Зачем вы это делаете?! Я могу и так рассказать! Черт возьми!
Боль мгновенно отступила, сменившись на приятное покалывание и тепло, которое разлилось в голове.
— Боже… Вы знаете об этом?! — пробормотала она. — Как вам это удалось? Вот почему я увидела, что вы находитесь в тюрьме. Представить невозможно, что вы… И этот человек…
— Нора, вы можете мне помочь прекратить эти скачки во времени? — задал я самый важный для меня вопрос. — Я устал прыгать то туда, то обратно!
Она устало покачала головой. Глаза задёрнулись пеленой грусти.
— Нет. Скорее вам сможет помочь… экстрасенс…
— Но вы же экстрасенс, Нора! Я это понял!
— Вам
Накрыло разом глубочайшее разочарование, и я откинулся на спинку стула. Никто не может ничего сделать для меня! Сколько мне ещё мучиться?!
— А вот эта анаконда. Извините, что напомнил, — добавил я, с сожалением заметив, как она напряглась. — Она была настоящей? Кто её послал? Кто-то хотел убить вас?
— Она была… настоящей. Материализация мысленных объектов… — она с трудом выговорила эту фразу. — Думаю, они хотели убить… вас.
Рядом возникла фигура медсестры в белом халате.
— Все, господин Казаков. Посещение окончено. Пациентке нужен отдых, — строго произнесла она.
Разговор с Норой мало помог, но оставил тяжёлое чувство, и множество загадок. Если она знала, что я занимаюсь расследованием экспериментов, проводимых над детьми, почему не обратилась за помощью? К чему эта совершенно бессмысленная проверка в таверне, где она вызвала во мне приступ дикой ревности.
Черт возьми! Я совершенно забыл о Милане, о реальной причине, заставившей меня пробраться в этот проклятый детдом! Но я тут же поймал себя на мысли, от которой стало стыдно на миг, что образ Миланы померк на фоне Лиз. Мне даже расхотелось выяснять, изменяет ли мне жена или нет. Можно ли считать, что я сам изменяю жене с Лиз, или решить, что занятие любовью в собственных снах с другой женщиной — лишь сексуальные фантазии?
Мне больше не удалось встретиться с Норой. Через пару дней после нашего разговора меня обследовали и отпустили домой. Я решил, что симулировать плохое самочувствие не имеет смысла. Надо было вернуться в детдом, пока меня не разоблачили, и попытаться выяснить обстоятельства появления мерзкого чудища, которое чуть не убило Нору.
Марево прозрачного июльского утра, заполненное упоительным благоуханием цветущей зелени, окутало меня, когда я вышел на крыльцо.
Лёгкий ветерок, прошелестев листьям высоких платанов и тополей, пробрался под рубашку, освежил, словно прохладный душ. Я прошёл мимо высокой ограды из кованого чугуна, за которой виднелся двухэтажный, оштукатуренный в белый цвет, корпус с зияющими квадратами окон. Присел на лавочке, ожидая автобуса. Людей на остановке было немного. Молодой человек в джинсах и чёрной майке слушал музыку через наушники, полный мужчина в рубашке с бисеринками пота на лбу, с сильно намокшими подмышками голубой рубашки с коротким рукавом, читал газету.
Подошёл автобус, я нашёл местечко у окна, и начал бездумно рассматривать возникающие за окном «купеческие» двух и трёхэтажные дома в псевдорусском стиле из красного кирпича или оштукатуренные в желтовато-бежевый, розовато-кремовый цвет с арками окон и декоративными наличниками. Город умиротворял тихой патриархальностью, словно я очутился где-то в России девятнадцатого века.
Автобус объехал круглую площадь с монументальной фигурой Ленина в кепке и выехал в часть города, больше похожую на заброшенный посёлок. «Купеческие» дома сменились на проглядывающие в клубящейся зелени каменные или деревянные одноэтажные домики, часть из которых были явно заброшены. Стены, где обветшали, где совсем обрушились, все заросло кустарником. Неожиданно среди запустенья вырос величественный белокаменный храм, к фасаду которого примыкал портик с роскошной колоннадой. За собором возвышалась стройная колокольня с ярко блестевшим под лучами солнца позолоченным куполом.