Олеко Дундич
Шрифт:
Иногда через хутор проходили безоружные казаки, отпущенные из красного плена. Рябой словоохотливый станичник из Сиротинской, не таясь, рассказывал хуторянам о своем разговоре с главным конным командиром Семеном Абыденным.
Марийка знала, что так называют Буденного некоторые казаки. Окольными путями ей было известно, что Буденный часто видится с Дундичем и что Дундич выполняет его поручения, и поэтому все, что станичники говорили о красном генерале, она слушала с особым интересом.
— Поначалу, — рассказывал станичник, — думалось, что разговор со мной будет
Абыденный меня обрывает: «Вы за Мамонтовым не пошли, а поплелись. Темнота! Поверили, что он — за Советы, но без коммунии. Хитер, собака! Видит, что на старое повернуть трудно, что Советская власть свои корни глубоко пустила, вот он и решил побольше тумана на донцов напустить: мол, и я за Советы. А за какие? А вы, глупые, не понимаете? Какая же это Советская власть без коммунистов? Коммунисты хотят хорошую жизнь на земле построить, чтобы не богатеи, а народ страной правил, чтобы войн не было и людская кровь не лилась. Иди домой, казак. Советской власти твоей крови не надо».
Чую — и своим ушам не верю. Неужели на земле есть такая власть, что зла не помнит? Говорю Абыденному: «А нам гуторили, будто вы всех казаков, что у Мамонтова служили, к Духонину отправляете!» Абыденный рассерчал: «Да что ты? За кого нас, мил человек, принимаешь? Мы не Мамонтовы — мы люди». И еще добавил: «Ступай скорее в свою станицу, а то плуги ржавеют, земля скучает, а она, как баба, ласку любит. Войну с кадетами без вас кончать будем, а если Красной Армии понадобишься — призовем».
Марийка хотела спросить казака, не приходилось ли ему встречать красного командира из сербов, но в эту минуту ее окликнули:
— Марийка! Дядя Вася ждет!
Она помчалась домой, не дослушав станичника.
В хате за столом, покрытым вышитой скатертью, сидел пожилой казак, вернувшийся из плена.
— Дело к тебе, Мария, есть, — начал он. — Бумагу я от красных получил. Сам прочесть не могу, а показать писарю — побаиваюсь. Если что не так — атаману донесет. В штабе красных сказывали, что отпускная. Так ли? Прочти, голубка, и побожись, что никому… ни-ни!
Ковалев протянул Марии листок.
«Дана настоящая справка, — читала Мария, — Василию Ковалеву в том, что он согласно приказу отпущен домой под честное слово — никогда больше не подымать руки на рабоче-крестьянскую власть».
Внизу круглая печать и подпись. Прочла ее Мария и вся зарделась. Не сама справка, а подпись, стоявшая под ней, взволновала ее. Она сама себе не поверила и еще раз прочла: «Помощник командира 19-го кавполка И. Дундич». Подпись неподдельная, размашистая, такая, как и сам Дундич.
— Жив! — вскрикнула Марийка.
— Знать, известный тебе человек? — Ковалев провел по справке ногтем. Глаз у казака был наметан. От его взгляда не ускользнули волнение и радость, вспыхнувшие на Марийкином лице.
— Да кто Дундича не знает? — ответила девушка.
— Что-то такого на нашем хуторе не примечал.
— Не могли приметить.
— Он не из русских?
— Сербиянин.
— Сказывают, большевики иностранцам большую деньгу платят.
— Да что вы, дядечка, — с обидой в голосе заметила девушка, как будто высказанный намек бросал тень не на Дундича, а на нее. Не за деньги он служит.
— А за что же? Твой братуха Петька в Красной Армии, говорят, за землю воюет, а сербиянину разве наша земля нужна? Ее в Сербии сколько хоть. Слыхом слыхал, что большевики иностранцам пятикратное жалованье дают.
— Не верьте, дядечка, слухам. Не думайте, что тот командир, который вам справку выдал, за деньги перешел к большевикам. Да если бы все колокольчики [17] , что на Дону выпущены, отдать ему и сказать: «Бери, Дундич, все твое, только Мамонтову верой и правдой служи», он бы все эти колокольчики в морду тому, кто так скажет, бросил. Такие люди, как Дундич, не по найму в Красной Армии, а по долгу служат.
— По долгу? — переспросил казак. — По какому, золотко, долгу?
17
Колокольчики — деньги, ходившие в то время на Дону.
Это слово Ковалеву хорошо знакомо. Сколько раз он слышал о почетном долге казаков перед царем-батюшкой, перед престолом, но все это обычно связывалось с теми большими привилегиями, которые получало казачество. А сербиянину, оказывается, ни денег, ни земельных владений — ничего не надо! Чудак человек!
«Держите сатану!»
Уже пропели третьи петухи и на светлеющем небосводе оставались считанные звезды, а Дундич все задерживался.
Шпитальный пристально посматривал на двери бывшего поповского особняка, занятого под штаб, — не появится ли в дверях Дундич.
Все командиры полков, вызванные Буденным на совет, уже разъехались. Двор опустел. Шпитальному хотелось спать. Он отгонял от себя сон и ему все время казалось, что вот подойдет Дундич и бросит несколько привычных слов:
— Гайда домой!
Домом Дундич называл свой полк. Он принял его от Стрепухова, получившего в бою на Маныче тяжелое ранение. Шпитальному запомнилось, как Петр Яковлевич лежал весь забинтованный на носилках. Дундич подошел к нему, чтобы проститься, наклонился и поцеловал командира в лоб.
— Ваня! Ванюша! — произнес прерывисто Стрепухов. — Меня увозят… Принимай девятнадцатый… Ребята тебе верят, они пойдут за тобой в огонь и воду. Дорожи, голуба, их доверием… Зря людей не расходуй. Да и сам без толку вперед не кидайся… — Потом он перевел глаза на Шпитального и стоявшего рядом с ним Паршина: — Хлопцы, прикрывайте Дундича…
Стрепухов хотел еще что-то сказать, но потерял сознание. Дундич, Шпитальный и Паршин бережно уложили командира на санитарную повозку и, когда она тронулась, долго провожали ее взглядом.