Ольга, княгиня зимних волков

Дворецкая Елизавета Алексеевна

– Жать?..

– Ну, косить еще.

Ведома помолчала. Совсем не этого она ожидала. Чтобы Ведьма-рагана посылала сына за ней, Сверкеровой наследницей, потому что некому жать? Да что ей жать-то – крапиву в лесу?

В груди пробежал холодок. Уж не обозналась ли она?

– Расскажи еще… как вы живете? – попросила Ведома. – Все расскажи.

В этой просьбе Равдан не увидел ничего особенного: понятно, что русалка не знает обычаев человеческой жизни. И даже, пожалуй, не умеет работать на сенокосе! И он принялся рассказывать: про род Озеричей, про волок, которым они в последние двенадцать лет уже не владеют, хотя путь пролегает прямо мимо дедовых могил, про отца-старейшину и мать-ведунью, про четверых старших братьев

и про вилькаев, которые всегда были ему ближе родных.

Особенно его увлек рассказ о матери. Уксиню почитали, и не зря. Эта женщина была совсем небольшого роста, сухощавая, и трудно было поверить, видя ее рядом с пятерыми рослыми сыновьями, что это она их родила. Травничеству и прочим премудростям она научилась от матери, Рамуни. Та славилась знанием зелий и заговоров, а особенно отличилась в самый тяжелый для рода час.

Род из Лиджи был старинным, многочисленным и считался сильным. Платить дань воеводе Хрингу или князю Станиславу он не желал. Тогда те двое пошли на него войной, и голядь была разбита. Женщин, детей и уцелевших мужчин захватили в плен и погнали к Свинческу. В числе пленных была и только что овдовевшая Рамуня с одиннадцатью детьми. Уксиня, на то время новорожденная девочка, еще лежала у материнской груди. Идти было далеко, и ночь застала Хрингову дружину с добычей в пути. Тогда Рамуня подошла к кому-то из Хринговых хирдманов и сказала:

– Здесь рядом в лесу – дом моих родных, откуда я сама. Мы хотим пойти туда переночевать. А утром вернемся.

Вспоминая впоследствии это происшествие, сами хирдманы не могли объяснить, как вышло, что они совершенно спокойно восприняли это заявление и согласно закивали: хорошо, идите. Их будто околдовали, они точно утратили способность понимать, что происходит, пока женщина с одиннадцатью детьми шла к лесу и исчезала за ветвями.

Хватились ее только утром. Варяги чуть не подрались, пытаясь выяснить, кто же из них отпустил в лес двенадцать пленников и почему остальные не помешали. Сошлись на том, что женщина была колдунья, а значит, от нее еще дешево отделались.

Рамуня не совсем обманула: в известном ей месте неподалеку находились маленькие брошенные выселки возле давно заросшей лядины. И женщина с одиннадцатью детьми полгода жила в двух полуразрушенных избах, питаясь травами, кореньями, ягодами, грибами, орехами, рыбой и мелкой дичью, которую ловили силками ее старшие мальчики – тринадцати, двенадцати, десяти лет. Только перед наступлением зимы, опасаясь не справиться, они ушли еще дальше от Свинческа, к самой дальней родне, куда смолянские князья и воеводы еще не добирались. Там Рамуня вырастила почти всех детей, раздала дочерей замуж, и никогда до самой смерти больше за ней не водилось никакой особой силы. В Лиджу так никто и не вернулся, и сожженное селение скоро заросло травой и бузиной [13] .

13

Такая фантастическая история произошла на самом деле и примерно в этих же местах: в Смоленской области, где сейчас территория Белоруссии. Только не в X веке, а во время Великой Отечественной войны.

И, как ни удивительно, чем дальше Равдан говорил, тем легче становилось у Ведомы на душе. Ей очень скоро стало ясно, что парень не тот! Это не сын Еглуты! Это сын Краяна из Озеричей и его жены Уксини. Она тоже голядка, вот и все. Мало ли среди смолян таких парней, голядинов по матери?

– И ты… ты не знаешь… Ведьму-рагану? – на всякий случай уточнила она.

– Почему нет? – Равдан повел плечом. – Знаю. Каждый год с ней вижусь. И с прежней, и с новой. С русалками говорить меня Ведьма-рагана выучила. Мой побратим ей сыном приходится.

Вот так вот. Сын Еглуты – его побратим, а не он.

Ведома закусила губу, лихорадочно пытаясь

понять, что делать. Не бежать ли отсюда со всех ног?

Но никуда бежать не хотелось. А потом она вдруг расхохоталась.

Затейница-судьба обманула всех! Обманула отца, который хотел выдать дочь за Зоряна ради борьбы с киевскими и волховецкими варягами. Обманула Еглуту, которая хотела видеть ее женой сына ради борьбы со Сверкером. Ей, Ведоме, нужно было сделать выбор. А она не будет его делать! Судьба предложила ей не того, не другого, а третьего! У нее было чувство, будто ее заставляли выбирать между двумя ямами, но в последний миг она вдруг увидела тропку, которая уводила прочь от обеих. И раз уж бабка Рагнора перед смертью советовала ей избегать выбора, то теперь сама судьба прямо в руки дала средство последовать совету.

Равдан уже закончил рассказ и молча наблюдал за лицом задумавшейся русалки. А она так глубоко ушла в свои мысли, что и не заметила, как он замолчал.

– А звать тебя как? – нарушил он тишину. – У тебя вообще имя есть?

Она устремила долгий взгляд ему в глаза.

Гроза тем временем отдалялась: грохот грома перешел в треск, потом в шум, будто сыпалась где-то огромная куча камней, и казалось, что завтра непременно найдешь эту кучу где-то неподалеку. Шум дождя, еще сильного, уже не будоражил, а успокаивал. Тьма сгустилась сильнее, громады зелени за открытой дверью совсем потемнели и стали непроглядны. Уже в отдалении вспыхивали молнии, будто бог за облаками на миг поднимал веки и бросал пламенный взгляд вниз, на землю. И сердце отзывалось радостью на эту вспышку – в этот день, когда оборот колеса ненадолго накладывает тот и этот свет друг на друга, и смертные могут взглянуть в глаза божествам, как равные.

– А как бы ты хотел… меня назвать?

Если она сейчас откроет свое настоящее имя, он сразу поймет, что нашел в лесу не русалку, а княжью дочь. И, может быть, отведет ее к своему побратиму, вождю вилькаев и сыну Еглуты.

Равдан подумал. Ему пришло в голову множество нежных и красивых имен, он не мог выбрать лучший из тех образов, которые вспыхивали в мыслях. Бело-золотая нивянка, розовый шиповник, голубой лен… Он уже не помнил, что лишь на днях необходимость жениться причиняла ему такую досаду. Сейчас казалось, что все последние годы он только и мечтал о ней, русалке с русой косой и строго сложенными алыми губами, которые так хотелось поцеловать. Сквозь тьму в избушке он видел ее лицо лишь мельком, при вспышках молнии, и оттого казалось, что судьба дразнит, показывает счастье и прячет, манит: не сплошай!

– Может, Нивянка… или Малинка… или Перепелка, – усмехнулся он. – Раз уже я перепела ловил, а поймал… тебя. Поймал ведь?

Он взял ее руку и сжал. Ей хотелось сказать «да». Хотелось остаться – потому что рядом с ним она ощущала такую отраду, как никогда в жизни. Покой и одновременно воодушевление, убежденность, что так и должно быть. Глядя ему в глаза, она словно смотрелась в реку, где отражается зелень, солнце, облака… Вдруг показалось, что всю жизнь перед этим она ковыляла на одной ноге, а сейчас вдруг впервые уверенно встала на обе. Даже теперь, когда Ведома узнала, что перед ней вовсе не сын Еглуты, гордое и радостное чувство обретенной судьбы никуда не делось.

Но это сейчас. А что будет завтра?

– Поймать не трудно… Но ты должен понимать… – продолжала Ведома, сквозь тьму пытаясь увидеть его глаза. – Очень может быть, что люди… не захотят со мной знаться.

Не всякий род осмелится принять в невестки княжью дочь, взятую уводом.

– А мне плевать! – Равдан ясно понимал, что уговорить родичей взять в дом русалку будет нелегко, если вообще возможно. – Меня суденица от рождения пометила, у меня все не как у людей! Но я от своей судьбы не отказчик. Пойдешь со мной – я ни за что от тебя не откажусь. Пусть бы хоть все племя смолянское возмутилось! Будешь со мной – мы свою долю найдем, где бы ни была.