Ольга, королева руссов
Шрифт:
Его старший сын Мстислав – Мстиша, как его звали в обиходе – впервые участвовал не только в воинском походе, но и в двух добрых схватках с врагом. К отроческому своему возрасту он уже очень неплохо владел мечом и копьем, знал приемы рукопашного боя, но выказал в сражении такую неустрашимую ярость, что старший дружинник и закадычный друг детства Свенельда Ярыш сказал с удивленным восхищением:
– Да ты, Свенельдыч, лют!..
Так это прозвище за Мстишей и осталось. Тем более что впоследствии он закрепил его кровавым, редким даже для тех жестоких времен
Пора, пора было рассказать Мстише о великой тайне их рода и о великом долге его, Мстиши Свенельдыча, пред родом своим. Вот о чем думал Свенельд в то знойное августовское утро. Думал и колебался, что было совершенно несвойственно ни его нраву, ни тем более его суровой профессии. Да, его сын оказался лютым в своем первом сражении, но этого было недостаточно для исполнения родового долга. Там требовались хладнокровие, выдержка, терпение и, главное, чувство очищения через расплату. А то, что Ярыш назвал его лютым, еще ничего не объясняло. Лютым можно стать, и испытывая ужас в первой битве или вполне естественную растерянность. Надо бы подробнее расспросить Ярыша, что он приметил во Мстише в первом сражении: он приглядывал за ним в той схватке.
Воевода привык доверять своим решениям, не откладывал их, а потому тотчас же и послал за преданным другом детства. И – кто знает! – если бы не их внезапная беседа, как бы обернулись судьбы всего Великого Киевского княжества…
Ярыш был всегда рядом со Свенельдом: даже ложась спать, воевода знал, что верный друг чутко дремлет где-то совсем неподалеку. Их троих – Свенельда, Берсеня и Ярыша – связывали общее детство, общие забавы, радости, горести и даже влюбленности. Берсень ушел в думцы, надевая броню только в случае серьезной войны, а Ярыш так и остался дружинником без родственных связей, не считая, конечно, тайного побратимства с самим знаменитым воеводой. То, что он – единственный сын легендарного, ушедшего в былины разбойника, знал только один Свенельд, потому что и Неждана, и Ставко к тому времени уже оставили этот суетный свет. Где-то на окраине Киева жила жена Ярыша с двумя дочерьми, но он о них не говорил, ничего никогда не просил, лишь однажды бросил как бы мимоходом:
– Я мечтал подготовить себе смену, воевода.
Но Свенельда тогда отвлекли, разговор забылся, и Ярыш никогда более к нему не возвращался. И до сей поры умело и расчетливо прикрывал левую сторону своего побратима и полководца.
– Нет, это не из-за первого страха, – сказал он, выслушав опасения Свенельда. – Парень отважен и жесток, но жестокость пройдет, жестокость воина в первом бою – от неуверенности в своем собственном мече, воевода.
– Приглядывай за ним, Ярыш.
– Да, но тогда тебе придется почаще поглядывать самому на свою левую сторону, – усмехнулся Ярыш.
– Ты утратил этот навык?
– Это ты, воевода, утрачиваешь навыки собственной хитрости, – многозначительно произнес собеседник.
– Мне стал непонятным наш разговор.
– Ты не держишь во внимании своем тайного шептуна князя Игоря, которого зовут Кисан.
– А вот разговор об этом отложим до иных
Свенельд уже хотел было отпустить старого друга, но во дворе загомонили дружинники, и почти тотчас же в палату вошел молодой гридень:
– Женщина от княгини Ольги, воевода!
– Пусть войдет.
Гридень вышел.
– Выйди и ты, – сказал воевода дружиннику. – Но так, чтобы слышать каждое слово.
Ярыш вышел следом за гриднем, завернул за угол шатра и сел под легкой стеной. Эта сторона шатра ниоткуда более не просматривалась, и дружинник слышал каждый звук, доносившийся сквозь ткань.
Вскоре в шатер кто-то вошел, и Ярыш сразу узнал напевный голос старой няньки княгини Ольги. Он хорошо помнил ее еще по детству в Пскове:
– Хвала и слава воеводе великого князя Игоря Свенельду!
– Будь здорова, старая. С чем пожаловала?
– Великая княгиня бересту наказала тебе передать.
Свенельд с привычной требовательностью протянул руку. Старуха покопалась в складках своих широченных одежд, извлекла свиток и подала его воеводе.
«ИНОХОДЦЫ ХОДЯТ ИНЫМИ ПУТЯМИ. ЖДУ, ЧТО ТЫ НЕ ОШИБЕШЬСЯ».
– Что велено передать из уст в уста?
– «Иноходка привыкла ночевать в своем деннике», – старательно проговорила старуха. И добавила: – Особенно в новолуние.
– Что еще?
– Это все.
– Ступай, старая.
Пятясь и кланяясь, старуха вышла. Свенельд подошел к пологу, выглянул:
– Слышал?
– Каждое слово.
– Зайди.
Вошел Ярыш. Воевода молча протянул ему послание княгини. Подождал, пока дружинник прочтет его, спросил:
– Что скажешь?
– Это не ловушка, Свенельд. А если ловушка, то настолько хитрая, что мы с тобой ее не разгадаем. – Ярыш помолчал, подумал, усмехнулся. – Да и зачем разгадывать, если ты все равно поскачешь на иноходке через три дня.
– Почему – через три дня?
– Потому что именно тогда начнется новолуние.
Воевода ничего не ответил. Наступило молчание.
– Иноходку, наверное, привели вместе со старухой, – сказал наконец Свенельд, размышляя. – Спрячь ее, пожалуй, пока подальше, Ярыш.
– «Пока» или «пожалуй»? – усмехнулся друг детских игр.
Свенельд очень серьезно посмотрел на него и очень серьезно уточнил:
– Пока.
– Вот теперь кое-что прояснилось, – сказал Ярыш. – Поставлю в денник у леса. Вместе с молодняком.
– Подожди. Помнится, у тебя должен быть приятель в охране княгини Ольги?
– Есть. Охрид. Глаза и уши великого князя. Давненько с ним не виделся.
– Вот и навести. И побудь там до второй новолунной ночи.
– Я понял.
Дружинник пошел к выходу, но остановился. Сказал с усмешкой:
– Что, воевода, детство снится? Мне, признаться, тоже. А куда от него денешься?
И вышел.
Ночь была густой и липкой, как китайская тушь, и силуэт одинокого всадника проплыл в ней невесомо, будто призрак. И все же один из двух стражников запоздало встрепенулся: