Олимп
Шрифт:
Уже поворачиваясь, сын Марины пал на одно колено и вскинул на плечо тяжелый арбалет. Это не его звук. Тот или то передвигалось неслышно на перепончатых лапах с кривыми желтыми когтями.
Даэман поднял голову – да так и окаменел, разинув рот. Где-то между ним и башней матери возле Кратера закрутился вихрь. Вернее, там что-то вращалось: гигантское, в сотни метров диаметром, и с огромной скоростью. Электрические лучи беспорядочно с треском вырывались из шара, образуя вокруг него слепящую корону. Влажный
Потом из окружности брызнул свет, но такой, какого никогда еще не видели на третьей от Солнца планете. Вклинившись в мостовую на одну четверть и закрыв собою восточное небо, круг застыл подобно небывалым воротам в какой-то паре кварталов от потрясенного человека. Мужчину едва не сбил ураган, устремившийся во врата с голодным воем.
Поверхность еще подрагивала, но глаз уже различал синие волны ленивого, теплого моря, красную почву, скалы и гору… нет, вулкан невероятной высоты, вздымающийся на фоне лазурного неба. Из глубины всплыло нечто внушительных размеров, розовато-серое, скользкое, а потом заторопилось в открывшуюся дыру, причем Даэману померещились бесчисленные ноги и исполинские ручищи существа. Воздух потемнел от мусора и пыли: это столкнулись встречные ветры, сразились, смешались – и улеглись.
Человек постоял минуту, всматриваясь в даль из-под руки, дабы не ослепнуть от рассеянного, но по-прежнему ненормально яркого сияния. К западу от небесной дыры заблестели под холодными лучами неведомого солнца каменные здания Парижского Кратера, а также арматурные бедра и опустевший живот Великой Блудницы; потом их окутали тучи пыли, вырвавшейся из портала. Прочая часть города, невидимая и мокрая, продолжала скрываться в ночи.
С юга и севера донесся поспешный скрежет железных ног.
Из темного дверного проема, до которого не успел дойти мужчина, выскочили двое войниксов. Стуча по камням хищными лезвиями, они бросились к жертве со всех конечностей.
Даэман взял их на мушку, подпустил поближе, всадил один болт в кожаный капюшон того, что бежал позади, а когда враг упал, – выпалил и второй, в грудь вожаку. Тварь повалилась, но продолжала ползти.
Сын Марины невозмутимо вытащил из колчана за спиной два зазубренных болта, перезарядил арбалет, опять прицелился – и оба наконечника с расстояния десяти футов точно вонзились в горб существа, где сходились нервные окончания. Чудовище наконец утихомирилось.
Теперь скрежет слышался с юга и запада.
Красноватое сияние озарило каждый закоулок, укрыться Даэману стало негде. Из гущи пыльного облака вознесся грозный, зловещий, ни на что не похожий рев: как будто бы страшные проклятия на ужасном, нечеловеческом языке записали на пленку и прокрутили задом наперед.
Молодой мужчина не спеша зарядил самострел, последний раз обернулся на багровую гору в дыре, пробитой посреди небосвода и Парижского Кратера, и легкой трусцой, без паники, побежал к Дому Инвалидов.
25
Никто расставался с жизнью.
Харман возбужденно расхаживал по комнатке на первом этаже Ардис-холла, приспособленной
Ада не покидала супруга с тех пор, как он, пошатываясь, вошел через северные ворота. Целый час она то брала его за руку, то прикасалась к локтю, словно желая увериться, что муж действительно здесь, подле нее. Только что Харман и сам лежал на соседней койке рядом с Никем, лечил глубокие порезы. Некоторые пришлось зашивать, и это было больно. Однако еще больнее оказалось пользоваться самодельными обеззараживающими жидкостями – то есть, попросту говоря, неразбавленным спиртом и чем-то еще в этом роде. А вот грек получил чересчур серьезные раны, чтобы надеяться на доморощенные средства. Товарищи как могли смыли грязь, наложили несколько стежков на пострадавший скальп, обработали открытые участки плоти антисептиком – бородач даже не очнулся, когда на них лили алкоголь, – но рука была слишком сильно повреждена; она и на теле-то еле держалась при помощи потрепанных связок, обрывков соединительной ткани да покалеченной кости. Не успели самозваные лекари наложить повязки, как те промокли от крови.
– Он умирает, да? – подала голос Ханна.
Несчастная не выходила из лазарета ни на минуту, даже для того, чтобы сменить обагренные одежды.
– Похоже на то, – сказал Петир. – Да, бедолаге не выжить.
– Почему он не приходит в себя? – промолвила молодая женщина.
– Должно быть, всему виной сотрясение мозга, – отозвался девяностодевятилетний. – Вряд ли это из-за рваных ран.
Ему захотелось выругаться. Это надо же, «проглотить» сотни томов по хирургии, а толку-то? Все равно в подобных условиях и без опыта никто не рискнет вскрывать голову еще живого человека, чтобы ослабить внутричерепное давление, а если даже рискнет… Так или иначе Одиссей-Никто обречен.
Ферман – добровольный санитар примитивного лазарета, «проглотивший» больше медицинских книг, чем Харман, задумчиво поднял голову (на случай операции он уже правил пилу и мясницкий нож), а затем негромко сказал:
– Скоро придется решать, что нам делать с его рукой. – И он вернулся к точильному камню.
Ханна повернулась к Петиру:
– Я слышала, он пару раз начинал бормотать по дороге. Ты хоть что-нибудь разобрал?
– Не совсем. Почти ничего. Кажется, это был язык, на котором говорил другой Одиссей, из туринской драмы…
– Греческий, – вставил супруг Ады.
– Не важно, – произнес молодой человек. – Два слова прозвучали по-английски, но тоже без особого смысла.
– Какие слова? – встрепенулась женщина.
– Что-то там про «ворота»… И потом «взломать»… Вроде бы. Он еле слышно лепетал, я пыхтел, а стражники кричали… Мы уже приближались к северному входу. Наверно, хотел сказать: мол, если не откроют, взламывайте.
– Ерунда какая-то, – нахмурилась Ханна.
Петир пожал плечами:
– Чего только не ляпнешь, когда ты почти в отключке.