Олимпия Клевская

Дюма-отец Александр

— У меня есть кое-какие сведения; продолжайте.

— Сказать по правде, дорогой граф, вы человек как нельзя более тонкий: да, у меня и впрямь есть виды на госпожу де Майи, да, мне нужна эта женщина, и я не без удовольствия доказал бы вам, что…

— Ах, это уж чересчур! — закричал Майи и громко захохотал, но сама эта громкость выдавала неискренность его смеха. — Значит, вы явились просить, чтобы я, я сам позволил вам отнять у меня мою жену!

— А вы предпочли бы, дорогой граф, чтобы я, словно мужлан или кто-то из скверных подражателей

временам Регентства, забрался к вам без предупреждения и попросту умыкнул ее, пользуясь как прикрытием этой вашей маленькой размолвкой, которая пока еще наполовину в секрете? Фи! Это ужасающе безвкусно. Хотите, я объясню вам, граф, почему мои дипломатические переговоры почти всегда были удачны? Все потому, что для договора, как правило, требуются две соглашающиеся стороны, а я всегда старался устроить так, чтобы не застать своего противника врасплох: я завоевывал его своей прямотой, а побеждал рассудительностью.

— Стало быть, — выкрикнул граф, — вы рассчитываете доказать, что с моей стороны было бы справедливо уступить вам госпожу де Майи?

— Ну, конечно, я на это надеюсь.

— В самом деле?

— Если бы не это, я бы, само собой разумеется, не вынуждал вас подняться с ложа, где вы почивали под бочком своей любовницы, мне ведь сказали, что вы спите.

— Хорошо! Превосходно! — воскликнул Майи, которого невольно развеселила странность происходящего. — Докажите мне это, дорогой герцог, докажите, и, если вы в том преуспеете, я, до сих пор считавший вас победоносным, признаю вас непобедимым.

— Начнем с того, что свою жену вы больше не любите. Ведь так?

— Я это признаю: у нее ужасный характер.

— Для вас.

— О! Но я, видите ли, когда женился на ней, брал ее для себя, мой любезный герцог!

— Прелестно! Вы уже склоняетесь к озорству.

— Как это?

— Ведь теперь вы дурно отзываетесь о госпоже де Майи.

— А вы почему-то желаете ей добра?

— Граф, — усмехнулся герцог, — сделайте милость, давайте говорить серьезно. Я вам клянусь, что дело стоит труда, и раз уж Пекиньи говорил вам об этом, вы должны трезво оценить положение.

— Выражайтесь определеннее, герцог.

— Что ж! Вам надо, по-моему, не показывать вида, что происходящее вам небезразлично. Жертва, приносимая добровольно, не повредит вам в глазах света; к тому же есть две причины, побуждающие вас так поступать: прежде всего — воля короля, а ей противиться нельзя.

— Ну да! То же самое мне твердил Пекиньи.

— Вот-вот! А каков соблазнитель! К тому же наиважнейшая причина здесь та, которую предоставляет вам ваш добрый ангел.

— Что вы разумеете под этим?

— Несовместимость, мой милый граф, несовместимость.

— Не угодно ли вам?..

— Я говорю о том, как кстати пришлась эта ваша несовместимость характеров. В самом деле, подумайте, какая удача, что разрыв произошел именно так, именно поэтому, да еще в тот самый момент, когда он был так нужен.

— О каком разрыве вы толкуете?

— Да о вашем

разрыве с супругой. Майи с удивлением посмотрел на герцога.

— Право, не пойму, — сказал он, — какое отношение мой разрыв с госпожой де Майи имеет ко всей этой истории?

— Ну вот, граф, не напрасно я вам говорил, что Пекиньи не предложил вам оценить положение всесторонне… Как же так? Разве не чудо, что именно вчера, без всякой преднамеренности, без скандала, вы и ваша жена подписали маленький пакт о разводе, благодаря которому вы оба теперь вне досягаемости: вы для насмешек, она для обвинений?

— Честью клянусь, — вскричал Майи, — я, герцог, все еще вас не понимаю!

— Вы меня пугаете — что ж, объяснюсь.

— Ох, вы очень меня этим обяжете, не то от вас и Пекиньи я скоро помешаюсь.

— Так вот! Что бы подумал свет, если бы ваш благословенный разрыв не предшествовал той миссии, с которой я к вам явился? Сказали бы: господин де Майи честолюбец…

— Честолюбец?

— А госпожа де Майи пожертвовала своим мужем, поскольку он всего лишь граф, и предпочла ему короля, ибо он король.

— Король? — вскричал Майи, бледнея.

— Э, ну разумеется, король.

— Как?! Моя жена…

— Что?

— Так это король ее домогается?

— Несомненно.

— А вы…

— Я первый, кто показывает пример самоотречения.

— Вы пришли от имени короля?

— А от чьего же, по-вашему, имени я мог бы прийти? Я посол Франции, а Франция — это король. Кой черт! Мой дорогой граф, кто носит имя Ришелье, тот занимается либо делами короля, либо своими — одно из двух.

Майи застыл, пораженный: весь круг неведомых обстоятельств, о которых он понятия не имел, внезапно открылся перед ним. Всецело поглощенный своей любовницей, он до сих пор был уверен, что Ришелье ведет речь именно о ней.

— Король влюблен в мою жену! — пробормотал он наконец, выходя из остолбенения.

— Э, да что с вами? — воскликнул Ришелье. — Можно подумать, будто вы с неба упали! Ведь я уже полчаса на десять разных ладов говорю вам все об одном.

— Ах, герцог, герцог! — прошептал Майи. — Неужели это правда, что вы мне сообщили?

— Так вы что, меня не слушали?

— Моя жена! Король любит мою жену! Ришелье утвердительно кивнул.

— Но это невозможно! — внезапно вскричал Майи.

— Как так невозможно?

— Но, герцог, Пекиньи сегодня утром говорил мне совсем другое. Герцог, все это ваши выдумки.

— Я придумал это?! Черт подери!

— Да, вы.

— И с какой целью?

— Чтобы отнять у меня мою жену.

— О-о, граф, — протянул Ришелье, — что за чертовщину вы несете? Или за те годы, что меня здесь не было, в Париже стало принято так выражаться? Выдумки? Я что-то выдумываю? От вас ли это слышу? Ну, мой дорогой граф, вы несете вздор.

— О! Пекиньи! Пекиньи!

— Вот оно что! Ну, так чего он вам наговорил?

— Он же мне сказал, что это Олимпия, моя любовница, предмет вожделений короля!