Олимпия Клевская
Шрифт:
— Не правда ли, это он?
— Признаюсь, — отвечал сочинитель латинских трагедий, — что, если вы имеете в виду сходство…
— Неслыханное, не правда ли?
— Потрясающее.
— Между этим комедиантом и юным Баньером…
— Между этим комедиантом и юным Баньером? Да.
— Так вы со мной согласны, что?..
— То есть, я готов поклясться, если бы не…
— Вот и у меня есть некоторые сомнения.
— Какие?
— Дело в том, что я запер Баньера в зале размышлений.
— Сами?
— Сам.
— И что же?
— А то, — улыбнулся отец Мордон, — что, как вам известно, брат мой,
— Прекрасный довод, — прошептал отец де ла Сант. — Однако же…
— Однако что?
— Это его голос, его походка, его жест. Кому, как не мне, знать: я же репетировал с этим шалопаем.
— Доставьте мне удовольствие, брат мой.
— К вашим услугам, преподобный отец.
— Сходите в коллегиум и справьтесь.
Отец де ла Сант поморщился. Его не слишком привлекало прерывать столь приятное занятие. И не удивительно, что его уверенность в полной тождественности Ирода и Баньера внезапно сильно поколебалась.
— Чем больше я смотрю, преподобный отец, тем отчетливей вижу, что мы впали в заблуждение. Вглядитесь-ка хорошенько в того, кто сейчас на сцене.
— Гляжу, — сказал отец Мордон.
— Так вот, тот, кто там играет, по моему убеждению, законченный актер, а юный Баньер никогда и не поднимался на подмостки.
— Если не считать поставленных вами представлений.
— О, школьная трагедия не может дать театрального образования!
— Это так, но все же…
— Посмотрите, преподобный отец: у того, кто перед нами, есть и жест, и величественность, и мимическое красноречие, тогда как юный Баньер не мог бы иметь всего этого.
— Гм, — усомнился отец Мордон. — Призвание подчас дает иным то, чему долгая привычка неспособна научить.
— Согласен, согласен. Но поглядите, как он пожирает глазами Мариамну, как томно и сладко смотрит сама Мариамна на Ирода, которого должна бы презирать! Я исповедовал влюбленных, и могу вас уверить, что это глаза людей давно знакомых.
— Пусть так, — заметил отец Мордон. — Но почему бы Баньеру, при его-то испорченности, не иметь давнее знакомство с этой комедианткой?
— Потому что, если бы он был с ней знаком, я бы это знал, — ответил отец де ла Сант.
— Вы бы знали об этом?
— Разумеется. Ведь я его духовник.
Эта реплика исчерпала спор и позволила латинисту-трагику в свое удовольствие досмотреть трагедию французскую. Ограничившись междометием «А!», почти лишенным оттенка сомнения, отец Мордон тоже сосредоточился на спектакле, но не освободился от колебаний, тем более явных, что у него не было никакого основания их скрывать.
Эти колебания длились ровно столько, сколько и сам спектакль.
С падением занавеса оба иезуита поспешили возвратиться в коллегиум. Вокруг дома царило полное спокойствие, ничто не свидетельствовало о той суете, какую всегда производит среди надзирающих чье-нибудь бегство или иное скандальное происшествие.
Однако видимость порядка не слишком успокоила отца
Мордона: его все еще не оставляла мысль о том, что Баньер и Ирод — один и тот же человек. Вот почему, едва войдя в прихожую, он для очистки совести спросил:
— Ужин послушнику из залы размышлений отнесли?
— Но, отец мой, — отвечал тот, к кому он обратился, — ваше преподобие не давали таких указаний.
— Действительно.
— Как всегда, сторож.
— Подайте мне фонарь и сопроводите меня туда. Служители повиновались. При виде хорошо задвинутых засовов, нетронутого замка и неповрежденной двери Мордон улыбнулся, а де ла Сант довольно потер руки.
— Мы ошиблись, — заключил этот последний. — Induxit nos diabolus in errorem note 30 .
— Когда убегаешь, — откликнулся менее склонный к самоуспокоенности Мордон, — то чаще не через дверь.
— Но в зале размышлений нет окна, — продолжал настаивать отец де ла Сант.
— Fingit diabolus fenestras ad libitum note 31 , — возразил Мордон.
— Баньер, где вы? — позвал послушника отец де ла Сант. — Баньер! Баньер!
Note30
Вводит нас дьявол во искушение (лат.)
Note31
Дьявол сотворит столько окон, сколько пожелает (лат.)
И каждый раз, произнося имя молодого человека, он повышал голос.
Но Баньер не мог отозваться.
Оба иезуита переглянулись, как бы желая сказать: «Ох, неужели действительно Ирод и Баньер — одно лицо?»
Требовалось покончить с неопределенностью. По приказу отца Мордона дверь отперли.
И тут удручающее зрелище выбитого окна и разорванной драпировки, измятых и отодранных изречений поразило взоры обоих почтенных отцов-иезуитов.
— Так это его мы видели в роли Ирода! — едва переводя дух от негодования, заключил отец Мордон. — Я заподозрил это не только услышав, как он читает стихи, но особенно заметив, что он суфлирует остальным. Несчастный признался, отдавая мне книжонку, что знает всю пьесу наизусть.
— Меа culpa! Mea culpa! — бил себя в грудь отец де ла Сант.
— Вот еще один забавник, пожелавший от нас улизнуть, как уже улизнул этот проклятый Аруэ, — подытожил отец Мордон.
— Ну, что до этого, — попытался успокоить его преподобный де ла Сайт, — здесь нечего опасаться. У нашего забавника… и действительно, он забавен… у забавника один выход — возвратиться в нору. Кроликом или лисом, но вернуться. Ну ничего! Чтобы отучить его от подобного, уберем-ка мы веревку. У него будет довольно глупый вид, ведь он, без сомнения, рассчитывает вернуться тем же путем, каким ушел. Обрежьте эти болтающиеся лоскутья, и вы принудите беглеца постучаться в дверь — с опущенной головой и с раскаянием на физиономии.
— Убрать его веревку? — живо воскликнул Морд он. — Да вы с ума сошли! Я бы не только не убирал ее, но опустил бы ему шелковую лестницу, притом с перилами, если бы такую можно было найти. Только вот вернется ли он?
— А что же ему прикажете делать? — воскликнул отец де ла Сант, по-настоящему испугавшись при одном предположении, впервые забрезжившем в мозгу: Баньер вырвался на свободу навсегда.
— Не знаю, что ему делать, — ответил отец Мордон. — Знаю только одно: ему бы давно пора вернуться.