Олимпия Клевская
Шрифт:
Если он выиграет все это золото, что не составит особого труда, поскольку его расчеты верны, он взвалит свою добычу на плечи какого-нибудь крепкого рассыльного, а при необходимости — и двух, велит отнести мешки в спальню Олимпии, вспорет их в ее отсутствие и усыплет ими ковер, чтобы ее хорошенькие ножки утонули по щиколотку в холодных золотых волнах.
В игорном заведении тем вечером собралось многочисленное общество. Баньер рассеянно опустился на первое свободное место, держа под рукой мешочек с луидорами.
Он
Расчеты, казалось, не подводили: он стал выигрывать.
Когда он пододвигал к себе два десятка луидоров, его внимание привлек радостный женский возглас; подняв глаза, он увидел Каталонку, сидящую напротив и понтирующую против него.
Она смеялась, выигрывая, смеялась, проигрывая, — она смеялась все время.
Совсем как аббат, только громче.
А Баньер все выигрывал, она же продолжала делать ставки; он набрал уже около пятидесяти тысяч ливров, Каталонка же наконец спустила последний луидор.
Она одолжила десять луидоров у соседа, а вернее, забрала их у него, после чего стала проигрывать эти десять луидоров с той же веселостью.
Потом она одолжила еще десять луидоров и вскоре вновь осталась без гроша, тогда как Баньер по-прежнему выигрывал.
Раздосадованная, она переменила место и оказалась за спиной у молодого человека, положив обе пухлые ручки ему на плечи, однако он не обратил на нее никакого внимания.
Она стала прижиматься к нему, поддразнивать его, обнимать. Но он оставался таким же холодным, как те золотые монетки, что банкомет с унылым видом пододвигал к нему своей лопаточкой.
Тут, по его понятиям, подвернулся случай верного выигрыша в триста луидоров.
Он точно знал, что выйдет черная масть, и поставил на черную.
Но вышла красная.
Каталонка расхохоталась.
Он косо поглядел на нее и с раздражением произнес:
— Милейшая, вы меня отвлекаете. Потише, прошу вас.
При следующей сдаче он проиграл снова.
Шестьсот луидоров за два раза!
Он удвоил ставку и проиграл, хотя, как ему казалось, действовал совершенно беспроигрышно.
Тогда, передернув плечами, чтобы стряхнуть с себя ладони Каталонки, он выпалил:
— Какого черта! Вы заразили меня своим невезением! Оскорбившись, красавица отступила на шаг.
Баньер проиграл еще два раза. Это была неслыханная неудача.
У него оставалось только сто луидоров. Он поставил их все сразу, и они последовали за остальными.
— Одолжите мне луидор! — страшно побледнев, обратился он к актрисе.
— Луидор? — переспросила она. — Да если бы у меня был луидор, я бы уже поставила его на кон. У меня уже с полчаса нет ни единого су.
Баньер поднялся. По его мертвенно-бледному лбу струился пот, в глазах померкло, и он вышел наружу вздохнуть свежего воздуха.
Голова горела. Он вернулся домой. Олимпия поджидала его
По тому, как он отверг Каталонку, можно было подумать, что он страстно влюблен в Олимпию.
Но по тому, как он отвечал на вопросы Олимпии, можно было подумать, что он любит совсем другую женщину.
Видя его состояние, Олимпия с обычной своей мягкостью спросила:
— Друг мой, вас мучит жажда?
— Жажда?! С чего бы? — как бешеный завопил Баньер. — Я похож на пьяницу?
— Игроки редко бывают пьяницами, — улыбнулась Олимпия. — Но карты очень горячат, особенно при проигрыше. А вы ведь проиграли, не так ли?
Баньер рухнул в кресло и обхватил руками голову.
— О, вы сами видите! — простонал он. Молчаливым движением головы актриса отослала мадемуазель Клер.
Что касается парикмахерши, затаившейся в туалетной комнате, то о ней хозяйка не вспомнила.
В комнате воцарилось молчание.
Оно угнетало Баньера, но он был не в силах его нарушить.
Тогда он избрал нечто среднее: вскочил и принялся шагать из угла в угол.
— Сколько вы проиграли? — все так же спокойно спросила Олимпия.
— Шестьдесят тысяч ливров! — в отчаянии признался Баньер, присовокупив к общему проигрышу и то, что он первоначально выиграл.
— О-о! — изумилась Олимпия. — Где же вы откопали шестьдесят тысяч? А если они у вас были, какого дьявола, скажите, пускать их в игру? Шестьдесят тысяч — ведь это так прекрасно! Уж я-то могу это оценить, так как в свои самые благополучные дни не располагала и половиной.
— Прекрасно! — вскричал Баньер, найдя повод придраться к слову. — Теперь вы можете говорить мне жестокие слова, обвинять, что я вас разорил!
— Я не упрекаю вас, друг мой, но если бы и решилась, вряд ли была бы так уж не права, особенно если это могло бы вас исправить.
— Э, сударыня, — чуть не плача от ярости, распалился Баньер, — когда вы почувствуете себя слишком несчастной, всегда найдется какой-нибудь аббат д'Уарак, чтобы вас утешить, а если вы впадете в чрезмерную нищету, он же вас и обогатит!
Олимпия ответила на это негромким сухим покашливанием, что у нервных натур обычно является верным знаком: они сильно раздражены и сдерживают себя лишь крайним напряжением воли.
— При чем здесь господин аббат д'Уарак? — спросила она.
— Потому что он и сегодня вечером был здесь!
— Где вы видите следы его присутствия?
— Я не вижу, я ощущаю запах его духов, отравивший все вокруг!
И Баньер распахнул окно и дверь.
— Забавно все-таки, — рассмеялась Олимпия, — что вы именно на бедного аббата д'Уарака взваливаете свой проигрыш шестидесяти тысяч ливров. Кстати, вы так и не объяснили мне, откуда у вас взялось столько денег?
— Сударыня! — вскричал он. — Если еще когда-нибудь аббат д'Уарак переступит этот порог…