Олимпийский диск
Шрифт:
– Жить?
– удивлялся Иккос.
– Это способен сделать за тебя любой невольник.
– Но, дорогой мой, я совсем не хочу, чтобы в этом меня подменял невольник, - возразил Сотион.
Иккос глухо, в нос рассмеялся:
– Прекрасно, прекрасно. И я не хочу, чтоб меня подменяли, но я живу за счет своих мускулов!
Последняя реплика возмутила всех, словно на месте тарентинца они увидели другого, никому не известного человека.
VIII. На грани жизни
Это происходило в плетрионе, к которому
– Такое место создано как бы специально для него, - сказал Евтелид, впервые увидав его там.
Действительно, Иккос обосновался там с присущей ему основательностью. Он сразу облюбовал себе лучшую скамью, в нише нашел сухой корень, на котором повесил сосуд с оливковым маслом, всегда под рукой у него были свои скребки и полотенца. Он единственный использовал плетрион не только для еды и отдыха, но и для индивидуального тренажа. Никто не знал, каким образом ему удалось разжиться свежим песком.
И теперь, когда все уже покончили со своим сыром и фруктами, он еще и не приступал к еде, ожидая какой-то особой минуты, когда, остыв от тренировок, он сможет приступить к еде без ущерба для здоровья. Он удобно расположился в своем мрачном убежище, с полотенцем на спине, чтобы не касаться голым телом неизвестно чего: шершавой или холодной стены. После первых своих неожиданных слов он навис над ними пронзающим взглядом ястребом, парящим в бескрайнем просторе.
– Чего вы так испугались?
Он извлек из фиговых листьев свою порцию и принялся за еду. Теперь он весело поглядывал на них, видимо забавляясь их смущением.
– Ну, Мелесий, объясни им, что я имел в виду. Ведь мы оба люди одной профессии. Я атлет, как и ты. Ты требуешь платы за то, что готовишь из Тимасарха борца.
– Я зарабатываю на жизнь своим искусством, а не телом.
– И ты прав. Хотя ты и одет, я догадываюсь, что твое тело уже не сможет тебя прокормить. Я же еще чего-то жду от своих ног и рук.
– Что это, собственно, значит: жить за счет своих мускулов? добродушно спросил Патайк.
– Да благословит бог Беотию!
– воскликнул Иккос.
– А еще утверждают, будто это край тупых людей, ты же первым из всей компании задаешь разумный вопрос. А вот, что это означает: я тренируюсь, хочу быть сильным и ловким и надеюсь тем самым заработать на кусок хлеба.
– На кусок хлеба? И ради этого идешь в Олимпию?
– спросил Содам.
– Не иначе. Олимпийская оливка - очень аппетитная ягода, не так ли?
Они в изумлении переглянулись. Стихия конкретности, лишенная всякого смысла подавила их, каждый видел перед собой только ветку, с десятью-пятнадцатью посеревшими листками, мертвый шелест этой увядшей реликвии создавал в голове пустоту. Вместе с тем они ощущали какую-то тяжесть, атмосфера сгустилась так, что начинало подташнивать. Содам провел рукою по лбу.
– Я всегда догадывался об этом, - прошептал он.
Но Иккос сегодня парил в заоблачном эфире:
– Грил, у вас победителям в Панафинеях [26] вручают амфоры с оливковым маслом. Их можно продать, выручив немного
– Пятьсот драхм.
– Ну вот, видишь, значит, ты станешь состоятельным.
– Я никогда не думал об этом.
26 Название спортивных состязаний в Афинах.
27 Афинский законодатель, один из "семи мудрецов", умер в 559 г. до н. э.
– Возможно. А я не забываю про такие мелочи.
– И не забудь когда-нибудь заглянуть в Аргос. У нас можно выиграть великолепные бронзовые призы!
– воскликнул Данд.
– А у нас серебряный кубок!
– Я слышал про теплый плащ в Пеллене!
Со всех сторон неслись подобные выкрики, Иккос простер руки, словно сгребал все, что ему предлагали.
– Ну еще, еще! А ты, Ксенофонт, неужели ничего мне не предложишь?
– Почему я?
– испугался мальчик.
– Ты сын славного Фессала. Чем был занят твой отец вторую половину жизни? Но разъезжал ли он по всем состязаниям? Не собрал ли там сотни две призов?
Мальчик страшно покраснел и в отчаянии озирался по сторонам. Ерготель, оказавшийся рядом, провел рукою по его длинным кудрям:
– Успокойся. Не ты должен стыдиться.
Иккос положил в рот кусочек сыра, разжевал его и проглотил.
– Вы все младенцы, начиная с Главка, которому еще далеко до растительности на лице, до Герена, у которого борода уже тронута сединой. Вы смотрите на меня как на дикаря, потому что я открыто говорю о том, о чем каждый думает втихомолку.
– Не касайся наших мыслей!
– крикнул Содам.
– Хорошо. С самого первого дня вы держали меня на таком расстоянии, что не только ваших мыслей, но и ваших тел я не мог коснуться, разве только во время схватки.
– Ты сам в этом виноват, - произнес Сотион.
– Вы потешались надо мной, как над ярмарочным шутом.
– А ты кто?
– спросил Герен.
Иккоса разозлил строгий тон этого вопроса.
– Ах ты, лохматый! Я обязан тебе объяснять? Я видел, как с тебя кусками отваливалась твоя неотесанность, Евримен возил тебя по песку, словно камень. Ты обучался борьбе не иначе как у своих африканских слонов.
– Довольно, довольно, - стал увещевать его Каллий.
– Твоя болтовня может ведь надоесть.
– С каких это пор в Афинах разговор ведется с помощью кулака?
Иккос еще никогда не чувствовал такого превосходства над ними. Его невозможно было унять. Он дерзил, насмешничал, был невыносимым. Неожиданно он ошеломил их.
– Я беден!
– признался он.
Многим показалось, что они ослышались. О чем говорил этот человек, увенчанный наготой атлета? Некоторые же, представления которых сформировались в уважении к достатку, понимали: бедный - значит злой, низкий, способный на любые проступки. К ним-то и адресовался Иккос: