Олимпийский диск
Шрифт:
III. Пора оливок
Элида, столица элидской земли, находилась в глубине страны, у Пелопоннеса. Разбросанная, словно деревня, она укрыла свои кирпичные домики садами и рощами. В более густо заселенных районах жизнь сосредоточивалась вокруг проблем, связанных с гимнастикой. Этому была подчинена торговля и промыслы города. Через открытые двери можно было увидеть ремесленников, изготовляющих диски, копья, гальтеры, бойцовские ремни, скребки. Лавчонки с оливковым маслом тянулись длинной вереницей, сливаясь с гончарными рядами, улица была заставлена сосудами для масла от маленьких арибаллов и бомбилиев до внушительных размеров двухушных амфор, рассчитанных на многомесячный запас.
Однако спортсмены, которые прибыли в тот день, застали дома запертыми, а улицы опустевшими; и не у кого было узнать дорогу в гимнасий. Они сами разыскали его, заметив большой, обнесенный стеной участок. Но войти в ближайшие со стороны реки ворота с улицы Молчания они не смогли и кружным путем дошли до рынка, где неожиданно оказались среди возбужденной толпы.
По всей Рыночной площади перекатывался странный гул и рокот негромких голосов. В какой-то момент все утихло, и с запада донеслось пение.
В той части рынка возвышался храм Силена, а за ним виднелось небольшое строение без всяких украшений, без колонн, с плоской крышей. Своими четырехугольными очертаниями оно напоминало игральную кость, выточенную из камня. Низкие, покрытые зеленым налетом двери были заперты, а засов, которым их закрыли, был обмотан веревкой, стянутой несколькими узлами. Именно перед этими запечатанными дверьми хор, состоящий из шестнадцати жриц, пел:
Явись, бог весны Дионис!
Войди в святыню Элиды!
Тебя сопровождают белорукие хариты,
Слышен стук твоих копыт,
Почтенный, благородный бык!
Песня повторялась многократно, все более нетерпеливая, страстная, она перешла почти в крик и неожиданно оборвалась. Толпа застыла, все неотрывно смотрели на дверь часовни.
Жрицы развязывали веревку, каждая по очереди распутывала один из узлов. Последняя отодвинула засов, и три из них вошли в храм. Тишина на рынке сделалась еще более глубокой и гнетущей. Но скоро три женщины снова появились на пороге, неся большие кувшины. Радость, которой светились их лица, распространилась, как пламя. Послышались восклицания, славящие Диониса.
Один из элейцев пояснил пришельцам:
– Это наш дионисийский праздник, Тия. А это чудесное свойство нашего вина. Ежегодно в запечатанной святыне три пустых кувшина наполняются вином. Эван! [13]
И умчался взглянуть на эти сосуды изобилия.
Атлеты с трудом добрались до портика, от которого по другую сторону рынка начинались постройки гимнасия.
Рядом находился дом элленодиков, судей и управляющего играми. Молодые люди вошли туда, через минуту появился один из элленодиков и уже в лучах заходящего солнца принялся записывать их имена. Каждый называл свое имя, имя своего отца и общину, где родился.
13 Ликующий возглас в честь Диониса.
Один из "стражей закона", седой старик, наблюдая за этой церемонией, время от времени задавал вопросы, предупреждая, что следует говорить только правду. Элленодик, которому сумерки застили глаза, стал проявлять нетерпение. Но старик все повторял:
– Помните, только чистая эллинская кровь и не запятнанные преступлением руки дают право участвовать в священных состязаниях. Ваши имена, ваш род, вся ваша жизнь будут еще раз проверены, мы опросим свидетелей, людей из ваших общин, и па лгуна падет гнев богов...
Потом всех разместили на ночлег в домах, примыкающих к гимнасию. Каждый получил узкую
По статуту Олимпийских игр каждому, кто собирался в них участвовать, полагалось последний месяц перед состязаниями тренироваться в Элиде. Как правило, в Элиду съезжались раньше, но для этого надо было, чтобы каждый вносил ежедневную плату в один обол [14] за пользование спортивным снаряжением гимнасия. Некоторые проводили здесь все десять месяцев, все то время, которое отводилось на тренировки, а неимущие жили даже на средства своей общины.
14 Мелкая древнегреческая монета.
Вот эти-то "старожилы" и вышли из домов, предназначенных для ночлега, совершенно голые, что поразило вновь прибывших. Оказалось, что это не обычай, а простая предусмотрительность: здесь, в отличие от обычных гимнасиев, раздевалка отсутствовала. То один, то другой, сняв хитон, перебрасывал его с руки на руку, не зная, куда девать. Тогда многие поспешили в свои комнаты, а некоторые попросту бросили хитоны свернутыми у стены на траву.
"Старожилы" пытливо разглядывали новичков. Ноги, плечи, торсы у каждого свои, неповторимые, как физиономии, только без маски, откровенно обнажают подлинную суть человека, его намерения и возможности. Прибывшие чувствовали, как к ним прикованы взоры, их измеряли, опоясывали, ощупывали. Они испытывали почти физическую боль там, где чей-то взгляд обнаруживал жировую складку или вялость мышц. Далеко не одному пришлось услышать:
– Сгонят с тебя здесь эту мягкую подстилку, не беспокойся!
И между их неуверенностью и грубоватой непринужденностью "старожилов" начали устанавливаться связи:
– Как тебя звать?
– Откуда ты?
– Чем собираешься заняться?
Мальчики отвечали поспешно, но тихо и стояли не шелохнувшись, опустив глаза, и не могли унять легкой дрожи всякий раз, когда к ним приближался незнакомый мужчина. Взрослые же сразу находили общий язык и невероятно шумели. У каждого второго, если поверить словам, за плечами имелся поразительный перевес в различных праздничных состязаниях, он почти уже был обладателем питийского лаврового венка [15] , и только из-за коварства судьбы ему не досталась победа в Истме или Немее. Каждую минуту они приговаривали: "Эта ваша Элида" - и, прищурив глаза, поглядывали на беговую дорожку, словно здешний стадион казался им слишком коротким. Все завершалось этим поразительным "у нас в Коринфе", "у нас в Афинах", "у нас на Эгине", пока, наконец, не хватили через край, когда кто-то произнес: "У нас в Опунте".
15 Награда, которую присуждали на Питийских играх, проводившихся раз в четыре года в Дельфах.
– Ну и что же там, у вас в Опунте, расскажи-ка, дружище?
– невозмутимо произнес Содам из Милета.
Опунтиец Эфармост, коренастый юнец, как бы сплетенный из одних мышц, внезапно пришел в себя посреди воцарившейся, словно в пустыне, тишины. И покраснел.
– В Опунте, - промямлил он, - гимнасий в самой гуще леса.
– Клянусь Артемидой, очень мудро придумано! Вы можете там охотиться на зайцев.
После взрыва хохота, который прогремел над головами оглушительно и отрывисто, как буря, все обернулись. Эти слова произнес чужой человек.