Олома Милагричи
Шрифт:
– Да, да, конечно, синьор доктор, – почти хором ответили родители.
Услышав, что врач собирается уходить, Констанция тут же задула свечи и спряталась за угол. Доктор вышел в сопровождении отца. Они не заметили девушку, а та только слышала увещевательные слова лекаря:
– Рискуете вы очень, синьор Синти, ох, как рискуете!
Да, мы не ошиблись. Фамилия Милагричи уже не одно столетие проживало под именем Синти. Вот поэтому на вензелях и медальонах было две буквы. То есть на некоторых семейных реликвиях одна буква «М», на других «МС». Эту тайно знали только ближайшие родные. А когда
Кони, чтобы не столкнуться в коридоре с отцом, подождала, когда он вернулся. Но вернулся он не один, а с прислугой – нянечкой и бывшей кормилицей Констанции. Мария была для них, как член семьи. Ей доверяли многое. Мать тут же дала инструкции ещё достаточно молодой, сорокалетней женщине. Как и что делать с раненым. Со словами: «Надеемся на тебя и на Божью помощь», – они вышли. Когда шуршание длинного платья графини стало не слышно, Констанция вбежала в эту лазаретную комнату.
– Кормилица! – бросилась она к ней, – только не говори, что я здесь, – девушка уже направлялась к раненому молодому человеку. Глаза его были закрыты, дыхание не ровное и тяжёлое. Не понятно, если бы он спал, то руки точно были бы расслаблены, а его кулаки были крепко сжаты.
– Мадонна! Что с ним? – со слезами на глазах воскликнула девушка.
– Ты мне, дорогуша, лучше скажи, как ты оказалась здесь? Тебя ведь закрыли, пока эта бойня творилась на улицах. Кто тебя выпустил, bambina? Ох, и намылят мне шею из-за тебя!
– Я сама вышла. Тайно, не говори родителям, – взмолилась Констанция.
– Что с тобой поделаешь, amore mio. Разве я когда-нибудь выдавала тебя? – нянька обняла свою воспитанницу. – Ты давай иди, иди уже. Скоро и родители точно придут к тебе желать спокойной ночи.
– Да, да, сейчас побегу, – девушка дотронулась до локтя юноши, но он даже не вздрогнул, тогда погладила руку. Он также не чувствовал прикосновений.
– Ты видишь, он в беспамятстве, комой это называется. Ничего, пройдёт всё, очухается, – тараторила вечно жизнерадостная нянька.
Не веря, что он в коме, девушка пыталась разжать кулак юноши, это ей не удавалось. Он словно намертво держал древо знамени революции.
– Расскажешь мне завтра о его состоянии, приходи пораньше, – Констанция умоляюще посмотрела на кормилицу.
– Иди уж! С первым лучом солнца зайду! – как няня любила свою молочную дочку, знали все.
Девушка пробралась к себе в комнату тайными ходами, и во время успела закрыть дверь на ключ, как тут же сначала тактично постучала, а потом стала открывать её ключом мать.
– Кони, детка, ещё раз извини нас с отцом, что закрыли тебя на целый день. Потому что то, что творилось на улицах и площадях – это не для твоего ранимого сердечка.
Констанция в первый раз не возражала, а покорно молчала.
– Понравился тебе ужин и обед? Мария покормила тебя? – продолжала расспрашивать мать.
Дочь только кивала утвердительно головой, в её глазах стоял ещё красивый, бесстрашный и, к сожалению, полу умирающий образ юноши. Она была готова броситься
– Povera Italia, бедная моя Италия…
Мать поцеловала любимую дочку, а Констанция – её руку. Конечно, этикет и традиции были в их семье на высоте. Только вышла графиня, как из синих глаз девушки полилось море слёз. Ей было очень жалко того юношу, других погибших революционеров и своих родителей, и себя, и всю Италию. До самого восхода она простояла перед образом-скульптурой Мадонны с младенцем и распятием Христа. Переходя от лица незнакомца-юноши, которого даже не знала, как зовут, молилась за всю страну.
Кормилица, как и обещала, постучала в дверь воспитанницы с первыми петухами. Как она не хотела будить её в это божественное утро, но раз просила девочка, значит надо исполнять. Она удивилась, что Кони не только не спала, но и стояла перед ней с опухшими глазами от слёз.
– Как он? – девушка сразу приступила с допросом.
– Ничего, детка, ничего, заговорил! – заговорщицки начала шептать Мария.
– Не может быть! – радостно воскликнула плакальщица.
– Вот эту улыбочку я и хотела получить от тебя! – также радостно произнесла кормилица. – Заговорил. Только ещё не соображает, как будто он ещё на войне руководит. Руками машет, встать пытается. Поверь мне, девочка, это уже прогресс, это уже лучше. Вот сейчас забылся немного, так я прямо к тебе.
– А кулаки? Кулаки у него разжались? – допытывалась девушка.
– Разжались, ещё как! Машет ими! – засмеялась нянька, и её пухлые щёки расползлись до ушей.
– А хочешь, я тебе буду помогать? Ведь, ты всю ночь не спала. Иди, приляг, ещё и пяти утра нет. Дом просыпается в восемь, я посижу с ним часа два-три. Иди, ложись, нянюшка!
– Ты моя, ладная, уговоришь и мёртвого. Ну, давай я у тебя здесь на кушетке вздремну, как бывало в твоём детстве.
– Договорились! Так хочется кому-то пользу принести! Вот и принесу тебе – ты поспишь, а может быть, и молодому человек принесу…
– Его зовут Рикардо, – зевая, сказала Мария.
– А откуда ты узнала? От родителей?
– А не скажу тебе. Сорока на хвосте принесла! Могут быть, у меня какие-то свои тайны… – женщина, почти уже спала.
Констанция переобулась в обувь с мягкой подошвой, накинула шаль, и как кошечка, бесшумно удалилась.
Она вбежала в полутёмную с арочными сводами комнату, освещённую четырьмя бронзовыми бра. Также свет уже проникал через два небольших окна, загороженных чугунными решётками. Подошла к юноше, который, то вздыхал, то стонал. Но чувствовалось, что его стон был не от боли, а от горечи, разочарования, бессилия.
– Да, парень сильно переживает из-за поражения. – думала Констанция, – видимо, также любит Италию всей душой, как и я. Святая Дева Мария, помоги ему! Если он выживет, то обещаю и клянусь тебе, что вступлю в ряды революционеров, я тоже хочу спасать Италию, и буду делать для этого всё возможное и невозможное, что в моих силах. Клянусь, клянусь, клянусь!
Рикардо, видимо, услышал пламенные речи и открыл глаза. Он долго не мог понять, где находится, и кто эта девушка-патриотка, так бурно молящаяся перед образом Мадонны?